Адам Мицкевич
Рефераты >> Литература >> Адам Мицкевич

Итак, задеты два любимых пушкинских образа: Петр и город Петра . И мы понимаем, уже здесь русский поэт, конечно, готов заспорить, однако главное впереди .

Целое стихотворение цикла - второе из упомянутых в примечаниях к “Медному всаднику” и частично переписанное Пушкиным по-польски -

ПАМЯТНИК ПЕТРУ ВЕЛИКОМУ

Шел дождь. Укрывшись под одним плащом, Стояли двое в сумраке ночном. Один, гонимый царским произволом, Сын Запада, безвестный был пришлец: Другой был русский, вольности певец. Будивший Север пламенным глаголом.

Не может быть сомнений, что описана встреча Мицкевича и Пушкина. Настоящий Пушкин, кажется, впервые встречается с самим собою - как с героем другого великого поэта!

Но вот по воле автора “русский гений” произносит монолог, относящийся к “Петрову колоссу”, то есть Медному всаднику.

Памятник “венчанному кнутодержцу в римской тоге” явно не по душе Пушкину, герою стихотворения, который предпочитает спокойную, величественную конную статую римского императора-мудреца Марка Аврелия, ту, что около двух тысячелетий украшает одну из римских площадей:

.И видит он, как люди гостю рады, Он не сомнет их бешеным скачком, Он не заставит их просить пощады .

“Монолог Пушкина” заканчивается вопросом-предсказанием:

Царь Петр коня не укротил уздой. Во весь опор летит скакун литой, Топча людей куда-то буйно рвется, Сметает все, не зная, где предел. Одним прыжком на край скалы взлетел, Вот-вот он рухнет вниз и разобьется. Но век прошел - стоит он, как стоял. Так водопад из недр гранитных скал Исторгнется и, скованный морозом, Висит над бездной, обратившись в лед, Но если солнце вольности блеснет И с запада весна придет к России - Что станет с водопадом тирании?

Пушкин читает, волнуясь, и рисует: Н. В. Измайлов, под чьей редакцией вышло издание “Медного всадника” в серии “Литературные памятники”, совершенно справедливо полагал, что именно со стихотворением “Памятник Петру Великому” связан известный пушкинский рисунок - вздыбленный конь Медного всадника, но без царя! Возможно, это уже сцена после рокового прыжка, “растаявший водопад”, гибельный для седока .

Пушкина взволновало не только появление его собственного образа, его “речей” в эмигрантском издании, но и то обстоятельство, что он подобных слов о Петре не говорил.

Прежние дружеские беседы, споры с первым польским поэтом не раз касались Петра. Ксенофонт Полевой, например, помнил, как

“Пушкин объяснял Мицкевичу план своей еще не изданной тогда “Полтавы” (которая первоначально называлась “Мазепою”) и с каким жаром, с каким желанием передать ему свои идеи старался показать, что изучил главного героя своей поэмы. Мицкевич делал ему некоторые возражения о нравственном характере этого лица”.

Иначе говоря, Мицкевич в ответ на увлечение Пушкина указывал на темные, безнравственные стороны великих преобразований начала XVIII века.

И вдруг в стихах “Памятник Петру Великому” Пушкин говорит как . Мицкевич. Точнее - как Вяземский.

Т. Г. Цявловская открыла и опубликовала любопытное письмо П. А. Вяземского к издателю П. И. Бартеневу (написано в 1872 г., через 35 лет после гибели Пушкина):

“В стихах своих о памятнике Петра Великого он (Мицкевич) приписывает Пушкину слова, мною произнесенные, впрочем в присутствии Пушкина, когда мы втроем шли по площади. И хорошо он сделал, что вместо меня выставил он Пушкина. Оно выходит поэтичнее”.

В другой раз Вяземский вспомнил и сказанные им слова, которые понравились Мицкевичу: “Петр скорее поднял Россию на дыбы, чем погнал ее вперед”.

Вяземский в спорах о Петре был действительно в 1830-х годах куда ближе к Мицкевичу, чем к Пушкину. Однако поэтическая фантазия польского поэта как раз приписывает Пушкину “вяземские речи”; желаемое (чтобы Пушкин именно так думал) Мицкевич превращает в поэтическую действительность .

В общем, можно сказать, что каждое стихотворение “Отрывка” (из III части “Дзядов”) - вызов, поэтический, исторический, сделанный одним великим поэтом другому.

Оспорены Петербург, Петр, убеждения самого Пушкина. В одном же из семи сочинений, составляющих “Отрывок”, Мицкевич произносит самые острые, предельно обличительные формулы, которые Пушкин, по всей вероятности, принял и на свой счет: стихи, переписанные русским поэтом на языке подлинника от начала до конца:

РУССКИМ ДРУЗЬЯМ

Вы помните ли меня? Среди моих друзей, Казненных, сосланных в снега пустынь угрюмых, Сыны чужой земли! Вы также с давних дней Гражданство обрели и моих заветных думах

О где вы? Светлый дух Рылеева погас, Царь петлю затянул вкруг шеи благородной, Что братских полон чувств, я обнимал не раз. Проклятье палачам твоим, пророк народный!

Нет больше ни пера, ни сабли в той руке, Что, воин и поэт, мне протянул Бестужев. С поляком за руку он скован в руднике, И в тачку их тиран запряг, обезоружив.

Быть может, золотом иль чином ослеплен, Иной из вас, друзья, наказан небом строже; Быть может, разум, честь и совесть продал он За ласку щедрую царя или вельможи,

Иль, деспота воспев подкупленным пером, Позорно предает былых друзей злословию, Иль в Польше тешится награбленным добром, Кичась насильями, и казнями, и кровью.

Пусть эта песнь моя из дальней стороны К вам долетит во льды полуночного края, Как радостный призыв свободы и весны, Как журавлиный клич, веселый вестник мая.

И голос мой вы все узнаете тогда: В оковах ползал я змеей у ног тирана, Но сердце, полное печали и стыда, Как чистый голубь, вам яверял я без обмана.

Теперь всю боль и желчь, всю горечь дум моих Спешу я вылить в мир из этой скорбной чаши. Слезами родины пускай язвит мой стих, Пусть, разъедая, жжет - не вас, но цепи ваши.

А если кто из гас ответит мне хулой, Я лишь одно скажу: так лает пес дворовый И рвется искусать, любя ошейник свой, Те руки, что ярмо сорвать с него готовы.

Страшные стихи; и каково Пушкину - нервному, ранимому, гениально восприимчивому? Как видим, перед “вторым Болдином” он получает “картель”, вызов: читает строки, с которыми никогда нс согласится - не сможет промолчать.

1 октября 1833 года Пушкин прибывает в Болдино, и хотя с первых дней занимается Пугачевым, но одновременно начинает отвечать Мицкевичу, сперва не поэмой, а специальным стихотворением.

Приглядимся же к листу, где возникают первые строки “Он между нами жил .”:

Он отравляет чистый огнь небес (Меняя как торгаш) и песни лиры (В собачий лай безумно) обращая. Печально слышим издали его И молим: бога, да прольет он кротость В озлобленную душу.


Страница: