ПЛАН РЕФЕРАТА

· Введение

· Ранние годы

· Выбор сферы деятельности

· Начало политической карьеры

· Путь к посту канцлера

· Реформа Дизраэли 1867г.

· Борьба Дизраэли и Гладстона. «Рождение» лорда Биконсфилда.

· Реорганизация армии и военные успехи.

· Литературная деятельность.

· Оратор – Дизраэли

· Заключение

ВВЕДЕНИЕ

Жизнь Бенджамина Дизраэли, лорда Биконсфилда, похожа на удивительный при-ключенческий роман. Бессчётные биографы посвятили Дизраэли многочисленные иссле-дования. Причина большого интереса к его личности в том, что он заложил основы на-родного, или демократического, консерва-тизма, идеи которого сейчас широко распро-странены и пользуются поддержкой населения на Западе, особенно в Великобритании.

Большая часть века прошла под властью королевы Виктории (1837-1901). Дизраэли был самой видной фигурой на политическом Олимпе. Долгие годы работы в парламенте и в Консервативной партии дали Дизраэли возможность проявить свои выдающиеся способности. Социальный критицизм не препятствовал его вере в “золотой век” гармонических отношений. Гуманные человеческие отношения ассоциировались у него с культом аристократизма. Перефра-зируя известный английский афоризм, можно сказать: Дизраэли призвал к себе бедняков – быть бедным накладно – и раздал им аристократов – богачей, образуя некое братство. Между тем Дизраэли, как бы противореча самому себе, писал: “Так много зла делается в мире во имя братства, что будь у меня родной брат, я бы назвал его двоюродным”. Игнорируя это противоречие, Дизраэли настаивал: прогресс общества возможен лишь при гегемонии образованных аристократов. Этот воинствующий “аристократизм духа”, страдавший антиисторизмом, не был обыкновенным прожектёрством. Он был выражением чаяния Дизраэли, чаяния, ставшего органической частью его социального мышления.

В историю Англии, которую отождествляли с образом Фауста, Дизраэли вошёл как Мефистофель – конструктивный антагонист Фауста, такой, без которого движение вперёд было бы невозможно. Созидательный скепсис Дизраэли воспринимался как парадоксальная мефистофельская форма обнажения правды и разрушения иллюзий. Оба – королева Виктория и “человек-загадка” Дизраэли – теснейшим образом сотрудничали друг с другом. Их интеллекты, казавшиеся разными, имели на самом деле много общего, хотя у королевы был простой и прямой ум, и она не понимала изгибов сложного интеллекта Дизраэли; их объединяли широта и смелость. А рой пчёл вокруг них сохранял порядок благодаря присутствию королевы и остроязыкого премьера. “Вождь” – так консерваторы называли Дизраэли, человека с самобытным и сильным умом. Усвоивший достоинства и недостатки британской нации, он стал естественным украшением парламента и общества. Никто из тех, кто в те времена встречал Дизраэли, не мог отделаться от сложного впечатления могущества и чародейства. “Мне казалось, что я сижу за столом с Гамлетом, или Лиром, или Вечным жидом”, - написал о нём современник и прибавил: «Многие говорят: какой он актёр! А между тем в конечном счёте остаётся впечатление полнейшей искренности. Короли любят того, кто говорит истину!»

Ранние годы

Старший сын Исаака д'Израэли был назван в честь деда Бенджамином. До него родилась дочь Сара. Самая большая близость с детства возникла между братом и сестрой. Роль отца для мистера д'Израэли свелась к тому, чтобы время от времени с неловкостью книжного человека потрепать сына за ухо. Миссис д'Израэли, осо­ба от природы застенчивая и всему удивляющаяся, с почтительным трепетом выслушивала рассуждения, для нее непонятные, своих не по годам развитых детей.

Кроме того, она не без успеха завивала им кудри. Дети обожали ее, но никогда не говорили с ней о том, что их действительно задевало. Они очень восхищались отцом, которого считали великим писателем, часто любовались его прелестным лицом, но рано поняли, что бесполезно ожидать, чтобы он занялся их воспитанием. В часы обеда и завтрака они видели его с бархатной шапочкойна седеющих волосах, всегда молчаливого и рассеян­ного. Они знали, что его единственное желание — ско­рее вернуться к книгам. Когда его задерживали или мешали ему, он делался чрезвычайно вежлив, и заметно было, что он в отчаянии. Если он разговаривал с деть­ми, то это были не разговоры об ежеднев-ных делах, а рассуждения о его работах и изысканиях. Он работал над «Жизнью Карла Стюарта» и охотно объяснял детям, что галантный красавец-король был скорее мучеником, чем тираном. Преклонение перед Стюартами и нена­висть к пуританам были единственной религией семьи.

По воскресеньям вся семья пешком отправлялась к дедушке и бабушке д'Израэли. То была бесконечная и скучная прогулка. Желчная бабушка щипала щечки детей, кисло осуждала их манеры и никогда их ничем не угощала. Зато дедушка давал им денег, играл на мандолине и рассказывал об Италии. Маленький Бен обожал эти рассказы, особенно те, которые относились к Венеции. Он любил воображать этот город, где дома похожи на кружево из камня, а крыши убраны золотом. Дедушка говорил, что их предки долго жили в Италии, а еще раньше, во времена Фердинанда и Изабеллы, они обитали в Испании. К воспоминаниям об Италии при­мешивались воспоминания о турках, Испания напоми­нала о маврах. Когда Бен думал о мандолине и макаро­нах дедушки, в его воображении мелькали тюрбаны, яр­ко расшитые куртки, роскошные, залитые солнцем страны. Иногда он в итальянском саду ложился под де­рево и мечтал. Он создавал блестящие и странные деко­рации. Он встречал идеально прекрасных людей — юного английского рыцаря, которого спасал от смерти, и принцессу, которой служил. Они все трое были зате­ряны в лесу, наступала ночь, и спутниками его овладе­вал страх. Тогда Бен брал на себя командование: во всех его мечтах он всегда руководил и побеждал.

Очень юным его отправили в школу, сначала к не­коей мисс Ропер, затем к преподобному Потикани, в вы­сокочтимую школу, где дочь духовного лица заботилась о «нравственности и о белье учеников». Там Бен узнал нечто, его очень поразившее: он был другого вероиспо­ведания и другой расы, чем его товарищи. Это как-то трудно было понять. Ведь дом Бена, этот дом из крас­ного кирпича (греческий портик, три ступеньки, ма­ленькая решетка вдоль тротуара), был бесспорно ан­глийский дом. Его отец со своей бархатной черной ша­почкой, со своим розовым и тщательно выбритым лицом, с изысканной и шутливой речью, был английский писа­тель. Бен научился читать по английским книгам. Пе­сенки, баюкавшие его в младенчестве, были английские песенки, но здесь, в школе, ему дали почувствовать, что он не ровня другим. Он был еврей, а его товарищи, за исключением одного, не были евреями. Как это было непонятно! Евреи — это народ, о котором рассказывает Библия, народ, который переходил через Красное мо­ре, жил в неволе в Вавилоне, строил Иерусалимский храм. Что общего было у него с этим народом? По ут­рам, когда весь класс преклонял колена для общей мо­литвы, Бен и другой маленький еврей, которого звали Сергий, должны были стоять в отдалении. Раз в неделю раввин приходил учить их древнееврейскому языку, этому непонятному языку, буквы которого, похожие на шляпки гвоздей, пишутся справа налево. Юный д'Израэли знал, что эти уроки отстраняют его от какого-то таинственного причащения и придают ему в глазах учителя и других учеников отпечаток чего-то смешного. Он страдал от этого. Он был очень горд. Он желал бы быть во всем предметом восхищения. Когда играли в лошадки, он никогда не хотел, чтобы его запрягали. Но особенно он страдал от того, что не любил Сергия. Было ужасно чувствовать себя связанным с существом, которое он считал несравненно ниже себя. Мальчики, к которым влекло Бена, были белокуры и с голубыми глазами. Они были менее сообразительны, чем он сам, но он любил их всем сердцем. С ними он был изумительно терпелив. Был в школе маленький Джонс, которому Бен во время перемен рассказывал истории о разбойниках, о пещерах, иллюстрируя их быстрыми карандашными набросками. Когда у Бена была новая книга, маленький Джонс садился рядом с ним, и они читали вместе. Но Джонс едва доходил до середины страницы, когда Бен, пробежавши ее сразу, готов был перевернуть ее. Он столько читал, столько слышал о книгах от отца, что запас слов у него был необъятен и трудные тексты его не останавливали. Маленький Джонс вздыхал, торопился. Тогда Бенджамин д'Израэли, понимая смущение приятеля, слегка улыбался и очень мило говорил: «Я подожду».