За семьдесят с лишним лет его европейской и мировой известности (с конца 1917 г.) о Льве Троц­ком написаны десятки книг и сотни статей. Не многие из его современников удостаивались тако­го внимания. Сама его фамилия определила назва­ние политического и философского течения. И в этом есть загадка, ибо, в отличие от Ганди, Лени­на, Маркса, он никогда не был главой какой-либо массовой партии, государства или национального движения, как, впрочем, и автором научных мо­нографий. Его литературное наследие в значитель­ной степени состоит из политических брошюр, хлестких публицистических выпадов против оппо­нентов, речей на собраниях и митингах, кратких газетных заметок. Факты его биографии от рожде­ния до смерти достаточно хорошо известны. И тем не менее все новые исследователи будут предла­гать свое видение сущности этого человека — от средоточия мирового.зла до великого мыслителя и революционера. Одну из версий предлагает дан­ный очерк.

Родился Лев Давидович Бронштейн 26 октября 1879 г. в деревне Яновка Елизаветградского уезда Херсонской губернии, в семье зажиточного еврей­ского землевладельца.

Прежде чем продолжить рассказ об одном из будущих вождей российской революции, следует хотя бы вкратце напомнить о положении евреев в Российской империи, ибо еврейское происхождение Троцкого до сих пор является предметом различных легенд и домыслов. Проблема еврейского националь­ного меньшинства встала перед правительством стра­ны в конце XVIII в., после разделов Польши и при­соединения части ее земель к России. В 1791 г. была введена черта еврейской оседлости, охватившая 15 западных губерний. Правом проживать за ее пре­делами имели к концу XIX в. только отдельные пред­ставители еврейской национальности: купцы первой гильдии, лица с высшим образованием, аптекари, дантисты, акушерки, ремесленники, отслужившие воинскую службу по рекрутской повинности (с 1827 г. евреи подлежали призыву). Кроме общих законов, существовала масса оговорок, исключений, допол­нительных ограничений.

Особенно усилились запреты с начала 80-х го­дов в русле общей русификаторской политики Алек­сандра III. Евреи не допускались к участию в зем­ских избирательных собраниях и съездах, не могли занимать должности в городском управлении, не принимались в юнкерские училища, не могли слу­жить в пограничной страже, по морскому ведом­ству, в жандармских командах, не подлежали производству в офицеры из рядовых. Число воен­ных врачей и фельдшеров из евреев было ограниче­но 5 процентами. Такая же «процентная норма» в 1886— 1887 гг. была введена в области образования. Учащиеся-евреи в каждом среднем учебном заведе­нии не должны были составлять более 10 процентов в «черте оседлости», более 5 процентов — в других местах и более 3 процентов — в Петербурге и Моск­ве. Евреи вообще не подлежали приему в Военно-медицинскую академию, московские театральные училища и ряд других учебных заведений (по особо­му списку).

Изменилось и отношение к еврейскому земле­делию и землевладению. Если при Александре I и Николае I проводилась в целом политика поощре­ния еврейского земледелия, то в 1882 г. евреям было запрещено приобретать землю и арендовать имения в 9 западных губерниях. Поэтому только в Екатеринославской и Херсонской губерниях имелось до 40 еврейских земледельческих колоний, где прожива­ли около 25 тысяч человек.

Давид Бронштейн «неутомимым, жестоким, бес­пощадным к себе и к другим трудом первоначально­го накопления»1, по словам его сына, поднимался вверх. Приобретя в собственность у отставного пол­ковника Яновского около 100 десятин земли, еще несколько сот десятин арендовал у разных земле­владельцев. На полевые работы нанимались десятки временных людей. И хотя сам хозяин и его жена были людьми малограмотными, едва умевшими чи­тать, детям своим они хотели и имели возможность дать достойное образование. Детей, как обычно, было много. Правда, из восьми выжили четверо — два сына и две дочери. Моложе Левы была лишь Ольга, став­шая впоследствии женой Л. Б. Каменева. Мать умерла в 1910 г., а отец, разоренный Октябрьской револю­цией, перебрался в Москву. Около года Бронштейн-старший управлял государственной мельницей под Москвой и умер от тифа весной 1922 г., когда его сын уже был одним из высших руководителей ново­го государства.

Выросший в семье зажиточного землевладельца мальчик в повседневной жизни (как явствует из вос­поминаний самого Троцкого) почти не ощущал «на­циональный момент». Мотив национального не­равноправия не играл самостоятельной роли в вызревании его будущей общественной позиции. Радикализм вырос скорее из отталкивания жизнен­ного уклада, основанного на приобретательстве, ли­шенного какой-либо высокой идеи и интеллектуаль­ных устремлений. Бурное развитие экономики при стремлении руководителей государства «держать и не пущать» порождало ощущение необходимости перемен. «Пороть» — вот лозунг того времени», — вспоминал уже в эмиграции один из лидеров кадет­ской партии Ф. И. Родичев. И вместе с тем министр юстиции Н. В. Муравьев отмечал в 1901 г., что «об­щее недовольство настоящим режимом охватило все слои общества»2. В такой атмосфере и формировал­ся будущий революционер.

В 9 лет Л. Бронштейна отдали в Одесское реаль­ное училище. В 7 классе он переводится в Николаев, где получает среднее образование. Уже в школьные годы проявляется его склонность к бунтарству, ли­тературному творчеству, «неформальному лидер­ству». В младших классах он вместе с товарищами издавал рукописный журнал, писал стихи, перево­дил на украинский язык басни Крылова. Дважды, во втором и пятом классах, у него происходят острые стычки с учителями, заканчивающиеся соответствен­но временным исключением и карцером плюс трой­кой по поведению. Учась в Николаеве, юноша увле­кается радикальными идеями того времени. В круг его интересов входят политическая и философская литература, газетная публицистика. Идеи народни­ков и марксистов дали единую гремучую смесь. Ха­рактер и молодость требовали прямого действия. К этому толкал и пример университетских городов — Петербурга, Москвы, Киева, где в 1896— 1897 гг. про­ходили студенческие волнения. В 1897 г. 18-летний Лев Бронштейн и его друзья создали в Николаеве «Южнорусский рабочий союз». В течение ряда месяцев идут беседы в кружках, сходки, распростра­нение нелегальной литературы, написание первых прокламаций и их изготовление на гектографе. По­том первая публичная речь Троцкого на первомай­ской сходке. Сам он вспоминал впоследствии: «Зна­ния были недостаточны, и не хватало умения надлежащим образом преподнести их»3.

Серьезным испытанием стал первый арест. Не имевшие солидного опыта «нелегалы», как правило, проваливались весьма быстро, тем более что всегда находились добровольные доносчики. В январе 1898 г. по делу николаевской организации было аресто­вано более 200 человек. Пребывание в николаевской, херсонской, одесской тюрьмах, в одиночных каме­рах, с арестантской похлебкой и вшами, ставило проблему выбора.

Через аресты и недолгое тюремное испытание проходили в молодости многие общественные и го­сударственные деятели тогдашней Российской им­перии. Юный Лев Бронштейн не терял времени даром — и в тюрьме занимался самообразовани­ем. Используя школьное знание немецкого и фран­цузского, учил еще английский и итальянский, много читал, пытался писать серьезную работу о сущности масонства и материалистическом пони­мании истории. По пути в Восточную Сибирь, куда он был сослан на четыре года, Л. Бронштейн впер­вые услышал о Владимире Ульянове и проштуди­ровал его книгу «Развитие капитализма в России». Тюремные камеры, можно сказать, окончательно превратили молодого революционера в социал-де­мократа,