Итальянское возрождение
Рефераты >> Культурология >> Итальянское возрождение

Лженаука и естествознание.

В каждом культурном народе во всякое время может появиться человек, который благо­даря своим личным выдающим качествам делает значи­тельный шаг вперед на эмпирическом пути, несмотря на всю неподготовленность почвы. Такими людьми были Герберт из Реймса (папа Сильвестр II) в Х веке и Рожер Бекон в XIII столетии. Им предстояло решить сразу мно­жество задач, возникших вместе с исчезновением лож­ных представлений, преклонения перед традициями и книгами и страха перед природой. Другое дело, когда весь народ увлекается созерцанием и пытливостью других на­родов и один человек, идущий вперед по пути откры­тий, может рассчитывать на то, что его не только не встре­тят угрозами или презрительным молчанием, но, напротив, поймут и проявят заинтересованность. После­днее мы видим в Италии. Итальянские естествоиспытате­ли не без гордости следят за доказательствами эмпири­ческого познания природы у Данте в его «Божественной комедии». Мы не можем судить, насколько справедливо или безошибочно приписываемое ему первенство в тех или других открытиях, но даже человеку малообразованному не может не бро­ситься в глаза вся полнота созерцания внешнего мира, обнаруженная Данте в его образах и сравнениях. Более чем кто-либо из новейших поэтов он заимствует все из действительности – природу ли или человеческую жизнь – и никогда не пользуется этими образами и сравнениями только ради украшения, а исключительно для того, чтобы вызвать представление, наиболее отвечающее тому, что он хочет сказать или пояснить. Настоящим ученым он является по преимуществу в области астрономии, хотя нельзя отрицать, что некоторые астрономические места в его великой поэме нам кажутся теперь «учеными», а в те времена понятны были всем, так как Данте обращает­ся к известным астрономическим фактам, с которыми тогдашние итальянцы были хорошо знакомы, как мо­реплаватели. В самом деле, народные сведения о времени появления на небе и закате светил потеряли свое значе­ние с изобретением часов и календарей, и вместе с этим исчез общий интерес к астрономии вообще. В настоящее время нет недостатка в руководствах, и каждый ученик в школе знает, что Земля движется вокруг Солнца, чего Данте не знал. Астрология, или мнимая наука предсказаний и т. п., нисколько не противоречит, эмпирическому духу италь­янцев того времени; она свидетельствует только о том, что эмпиризму приходилось выдерживать борьбу со стра­стным желанием знать и угадывать будущее. Церковь была, в сущности, почти всегда терпимой к этой и другим ложным наукам, но к настоящему иссле­дованию природы испытывала враждебность только тог­да, когда обвинение, – справедливо или нет – касалось ереси и некромантии, в действительности очень близких одна к другой. Интересно, конечно, было бы знать, со­знавали ли вообще и в каких именно случаях доминикан­ские инквизиторы (и францисканские также) ложность этих обвинений и насколько далеко они шли в осужде­нии в угоду врагам обвиняемых или из скрытой ненавис­ти к познанию природы вообще и всяким опытам в осо­бенности. Последнее, по всей вероятности, часто случалось, хотя трудно это доказать; во всяком случае, в Италии эти преследования не имели тех последствий, какие мы видим на севере, где сопротивление новаторам выразилось в официальной системе естествознания, принятой схоластиками. Пьетро из Альбано (в начале XIV столетия) пал, как известно, жертвой зависти дру­гого врача, обвинившего его перед инквизицией в ереси и колдовстве; нечто в том же роде, по-видимому, случи­лось и с его современником Джованнино Сангвиначчи в Падуе, так как последний был новатором в своей врачебной практике; он поплатился только изгнанием. В конце концов, мы не должны забывать, что доминиканцы-инквизиторы не могли проявлять в Италии такой обширной власти, как на севере, так как и тираны, и свободные города относились в XIV веке часто к духовенству с та­ким презрением, что не только занятие естественными науками, но и многое еще более предосудительное в этом смысле могло оставаться безнаказанным. Когда же в XV веке победоносно выдвинулась классическая древ­ность, пробитая таким образом в старой системе брешь открыла путь всякого рода светским исследованиям, при­чем гуманизм привлек, разумеется, все лучшие силы и тем задержал эмпирическое естествознание. Между тем время от времени то там то здесь снова и снова пробуж­дается инквизиция и преследует или сжигает на кострах врачей, как безбожников и некромантов, причем никог­да нельзя с уверенностью определить настоящую, глубо­ко скрытую причину осуждения и казни. При всем том Италия в конце XV века с ее учеными, такими, напри­мер, как Паоло Тосканелли, Лука Пачоли и Леонардо да Винчи, другие математики и натуралисты, занимала пер­вое место среди всех народов в Европе, и ученые всех стран признавали себя ее учениками. Весьма важным указанием на всеобщий интерес к естествознанию является распространенная в Италии с ранних пор страсть к собиранию коллекций и сравни­тельному изучению растений и животных. Италия сла­вится первыми ботаническими садами, разводимыми пер­воначально скорее ради практических целей. Гораздо важнее то, что уже в XIV веке на земледелие смотрят как на предмет искусства и промышленности, судя, напри­мер, по весьма распространенному в то время сельскохозяйственному учебнику Пьера да Крешенция; рядом с этим мы видим, что князья и богатые люди в своих заго­родных садах соперничают в разведении всяких растений, фруктовых деревьев и цветов и хвалятся этим друг перед другом. Так, в XV веке великолепный сад виллы Карежи, семейства Медичи, изображается почти как ботаничес­кий сад с бесконечным разнообразием различных пород деревьев и кустарников. Так же в начале XVI века описы­вается вилла кардинала Тривульцио в римской Кампанье: с живыми изгородями из различных пород роз, ог­ромным разнообразием фруктовых деревьев, а также двадцатью видами виноградных лоз и обширным огоро­дом. Без сомнения, мы видим здесь совсем не то, что на Западе, где в каждом замке и монастыре разводятся только всем известные лечебные растения. Здесь рядом с овоща­ми, годными для употребления в пищу, выращивают ра­стения, которые интересны сами по себе и к тому же красивы чисто внешне. Из истории искусств мы знаем, как поздно садовод­ство освободилось от этой страсти к собиранию вообще и стало подчиняться задачам архитектоники и живописи. В то же время и в связи, конечно, с тем же интере­сом к естествознанию вообще входит в обычай содержа­ние чужеземных животных. Южные и восточные гавани Средиземного моря дают возможность доставлять из дру­гих краев зверей, а итальянский климат – содержать и выращивать их, а потому итальянцы охотно покупают диких зверей или принимают их от султанов в подарок. Города и государи охотнее всего держат львов не только в том случае, когда они изображаются в гербе, как во Флоренции. Львиные логовища находятся в самих двор­цах или вблизи, как в Перудже и во Флоренции; в Риме они помещены на склоне Капитолия. Эти звери служат иногда исполнителями политических приговоров, вну­шают вообще народу некоторым образом трепетный страх, хотя все успели заметить, что вне воли они теряют отча­сти свою свирепость, так что однажды бык гнал их домой «как овец в овчарню». Тем не менее, им придают большое значение и связывают с ними то или другое поверие; так, когда один из прекраснейших львов, при­надлежавший Лоренцо Медичи, был растерзан другим, то на это смотрели как на предзнаменование смерти са­мого Лоренцо (Если львы дрались и в особенности, если один убивал другого, это считалось дурным предзнаменованием). Их плодовитость предвещала хороший урожай. Молодых львов принято было дарить дружествен­ным городам в Италии или за границей, а также кондо­тьерам как награду за храбрость. Флорентийцы, кроме того, охотно заводили леопардов. Борзо, герцог Феррарский, заставлял своих львов сражаться с быками, медве­дями и дикими кабанами. Бенедетто Деи привез в пода­рок Лоренцо Медичи крокодила длиной в 7 футов, о котором хроникер замечает: «По истине прекрасное жи­вотное». В конце XV века настоящие зверинцы стали уже непременным атрибутом при дворах многих государей. «Для полного великолепия двора, — говорит Матараццо, — не­обходимо иметь лошадей, собак, верблюдов, перепелят­ников и других птиц, а также шутов, певцов и чужезем­ных зверей». В Неаполе, при короле Ферранте, в зверинце жили еще жираф и зебра, по-видимому, подарок тог­дашнего багдадского государя. Филиппе Мариа Вискон­ти имел не только лошадей, стоимостью от пятисот до тысячи золотых, но и ценных английских собак, а также леопардов, привезенных из разных восточных стран; на севере для него разыскивали всюду охотничьих птиц, и содержание их стоило ему три тысячи золотых в месяц. Брунетто Латини пишет: «Кремонезийцы рассказывают, что император Фридрих II подарил им слона, получен­ного им из Индии». Петрарка констатирует вымирание слонов; король Португальский, Эмануил Великий, хо­рошо знал, что делал, когда прислал Льву Х слона и но­сорога как свидетельство его победы над неверующими; русский царь прислал в Милан кречета. В то же время началось научное изучение животных и растений. Наблюдения над животными и зверями получили практическое применение на конных заводах; особенно славились заводы Эсте в Неаполе, а Мантуанский завод, при Франческо Гонзага, считался первым в Европе. По­рода лошадей оценивалась, конечно, с тех пор, как на­чалась верховая езда вообще, но искусственное выращи­вание и скрещивание пород входит в обыкновение со времен крестовых походов. В Италии, во всех сколько-нибудь значительных городах, устраивались бега и состя­зания на приз, что и служило главной побудительной причиной к улучшению пород. На Мантуанском конном заводе выращивали лошадей для скачек, а также для войны. Вообще лошади считались достойнейшим подарком для государей. Гонзага имел жеребцов и кобыл из Испании, Ирландии, Африки, Фракии и обеих Сицилий; ради них он поддерживал дружеские сношения с турецкими сул­танами. Здесь проводились опыты по скрещиванию с це­лью довести породу до совершенства. Не было недостатка и в человеческих «зверинцах». Известный кардинал Ипполито Медичи, побочный сын Джулиано, герцога Намурского, держал при своем уди­вительном дворе целую толпу разноязычных варваров, более двадцати различных народностей; каждый из них представлял что-нибудь замечательное в своем роде. Здесь были ни с кем не сравнимые вольтижеры, татарские стрел­ки из лука, негритянские борцы, индейские пловцы и турки, преимущественно сопровождавшие кардинала на охоте. Когда его постигла ранняя смерть, эта пестрая тол­па несла гроб на плечах из Итри в Рим, и среди общего траура в городе они испускали жалобные крики на раз­личных языках, оплакивая своего щедрого хозяина.


Страница: