Никто не мог быть арестован без суда; подлежавший суду получал извещение, и если не являлся, то следовало другое, наконец третье; и только после того не являясь, он лишался своего иска. Если он назначал день, когда явятся в суд, его не беспокоили, но более трех дней не мог он медлить. После выдачи судной грамоты, если обвиненный мог уладить дело мирно, с судьями и приставами, ему давался льготный месяц, в который его не задерживали; он имел возможность без принуждения сам исполнить приговор суда или иначе сойтись с противником; по прошествии итого месяца, если он не исполнил присуждения, посылались за ним пристава и принуждали. В случае, когда он уклонялся и хоронился, то подвергался казни всем Великим Новгородом.

Нигде не видно употребления пытки. Не существовало телесного наказания, исключая холопа, которого мог бить господин за вину. "Только в последние годы независимости Пскова поя вился там московский кнут, как предвестник разрушения старого свободного порядка. Обыкновенно наказание состояло в денежной пене, а за тяжкие преступления следовала смертная казнь. В таком случае преступника отдавали истцу, и тот собирал граждан и предавал его казни. Уголовные дела против личности имели значение гражданских; начинались тяжбы, ч обвиненный отдавался головою обиженному, который мог с ним поступить по закону, но мог и простить. Суд над изменниками и преступниками, виновными против общественного спокойствия, принадлежал вечу: преступника судил и казнил весь Вели кий Новгород. Суд и казни общественные так похожи на народные восстания, что в летописных сказаниях не всегда мож­но решить, где было восстание и где суд, и одно от другого отличалось только большим или меньшим участием всей народ ной массы в негодовании к осужденным. По старинному понятию, было два рода тяжкой народной казни: смертная и погребленне или отдача на поток, третий род казни была ссылка; она встречается в летописях однажды — над Якуном, которого в 1141 году сослали в Чудь. Но так как перед тем его ограбили, то, быть может, ссылка эта была уже обычным последствием отдачи на поток. Обычная смертная казнь в Новгороде была утопление: осужденного сбрасывали с моста. Но сверх того существовал также обычай вешать; впрочем, сколько можно заметить, вешали только по время походов изменников; в Двинской Земле вора, пойманного в третий раз в краже, вешали, и вообще всякого вора, хотя бы и в первый раз уличенного, пятнали. Во Пскове пове­шение было такою же обычною казнью, как в Новгороде утопление, и нигде не видно, чтобы по Пскове топили. Смертная казнь, но Псковской судной грамоте, постигала церковного пора, всякого вора, уличенного в воровстве трижды, зажигателя и переветника (изменника). Сожжению предавали зажигателей и волшебников. В Пскове пойманного в поджоге чухну в 1496 году сожгли. В Новгороде во время сильных пожаров народ в оже­сточении бросал в огонь подозрительных и часто невинно; это было больше следствие раздражения, чем народный суд и казнь, тем более, что тогда же подозреваемых в поджигательстве не только жгли, но и топили; следовательно, из этого нельзя еще заключить, чтобы в Новгороде по суду следовала зажигателям такая казнь. Сожжение за волшебство встречается только один раз в Новгороде и один раз в Пскове. В Новгороде в 1227 году сожгли на Ярославовом дворище, следовательно по приговору веча, четырех волхвов, а в Пскове в 1411 году сожгли двенадцать вещих жонок. Эти казни, столь обычные на западе, кажется, оттуда перешли к нам, однако не вошли в обычай; и два случая, приводимые в летописях, вероятно, были исключительными, в особенности в Новгороде: летописец, сообщив известие о сожже­нии четырех волхвов, прибавил сомнение в их виновности и нео­добрение этого поступка и, без сомнения, высказал тогдашний нравственный взгляд в этом отношении (творяхуть е потворыдеюще, а то Бог весть). В Пскове последний год свободы (1509) казнили сожжением за кражу общественной казны. Другого ро­да казнь — отдача на поток, состояла в том, что народная толпа бросалась на двор осужденного и расхватывала его имущество, самый двор и хоромы разносили, иногда выжигали; его имение конфисковали. Иногда при этом самого виновного убивали, а чаще изгоняли со всем семейством и даже с роднёю, например, с братьями, племянниками и вообще близкими по крови. Иногда отдача на поток — разграбление постигало семейства тех, кото­рых уже сбросили с моста. Так в 1418 году одного боярина свергнули в воду и потом разграбили его дом. Когда поток происходил юридическим образом, то раздел имущества осуж­денного велся правильно, по городовому делению; так в 1230 году ограбили Водопика Семена Борисовича и других бояр, и разделили их достояние по сотням. В 1209 году разграблен был двор Мирошки и Дмитрия и тогда избыток разделен был по зубу, по три гриппы.

В разряд имущества, подлежащего дележу, входили и села,

и рабы, и скот; все это оценивались, продавалось и делилось на каждый двор, сколько придется. Слот) "избыток" (избыток разделиша) побуждает предполагать, что не вся сумма проданного имения делилась: может быть, известная часть шла в нов городскую казну, и также князю. При таком всеобщем дележе и расхвате, случалось, схватывали и тайно, как об этом и упо­минается в летописи. Так, по замечанию летописца, одни трудились, другие входили в их труды. Остается неизвестным порядок такого расхвата имущества осужденных, право участия в нем тех или других граждан. Из примера 1230 г. мы узнаем, что имущества эти делили по сотням. Значит ли это, что участвовать в дележе могли только те, которые принадлежали к той сотне, в которой состоял осужденный, и всегда ли так соблюдалось, или же расхватанное имущество доставаться могло юридическим путем жителям по концам и улицам; где жили виновные — неизвестно.

Возможность наживаться на счет других была поводом к тому, что в Новгороде постоянно находились "ябедники", возмутители, которые легко подговаривали других, составляли кружок из черных людей, звонили на вече и обвиняли богатых и влиятельных бояр, то в перевете, то в неправом суде и в насилиях бедным людям. Вообще новгородцы не отличались ни кровожадностью, ни мстительностью: случалось, что осужденный на смерть преступник возбуждал своими просьбами сострадание, особенно если уважаемые люди подавали за него голос; и осужденного освобождали от смерти н позволяли потупить ему в монастырь — душу на покаяние отпускали. Так, одного из двинских изменников, поймали с оружием в руках, избавили от Волхова, а потом так слабо стерегли его и монастыре, что он мог оттуда уйти и опять враждебно действовать против Новгорода. Бывало, даже осужденный и ограбленный, случайно ускользнувший от смерти, опять был в чести у народа; так случилось с посадником Якуном; он не только потерял все до стояние, отданное на поток, но и сам был брошен с моста н, случайно спасшись от смерти, впоследствии был посадником. В новгородском народе была сильная впечатлительность, быстрая восприимчивость, недостаток обдуманности; делали по первому побужд