Теперь заглянем в их дома . Это были скорее какие-то театральные декорации, скорее склады, магазины, музей, чем жилые помещения. Кабинет хозяина — рыцарская зала в готическом вкусе с латами, щитами, крестообраз­ными знаменами по стенам или лавка восточных товаров с курдскими коврами, бедуинскими ларчиками, черкесскими кальянами и индийскими лакированными ящичками. Возле каминного зеркала японские маски корчат дикие или смехот­ворные гримасы. Между окнами красуются мечи, кинжалы, палицы и старинные пистолеты. Свет проникает сквозь оконную живопись, на которой изображены исхудалые святые в пламенной молитве. В гостиной стены обиты ветхими гобеленами или оклеены обоями, на которых изображены чужеземные птицы, порхающие в причудливо переплетающихся ветвях, и огромные цветы, с которыми кокетничают яркие бабочки. Между мягкими креслами и табуретами, удовлетворяющими изнеженному вкусу того времени, разбросаны деревянные стулья в стиле ренессанса с раковинами или сердцами вместо сидений . На всех столиках и во всех шкапчиках расставлены старинные вещицы или произ­ведения искусства, по большей части заведомо поддельные: возле лиможского блюда персидский медный кувшин с длинным горлышком, между молитвенни­ком в переплете из резной слоновой кости и щипцами из чеканной меди-бон­боньерка. На мольбертах, задрапированных бархатом, стоят картины в рамках, приковывающие к себе внимание какою-нибудь особенностью: пауком, сидящим в паутине, букетом репейника из металла и т. п. В одном углу устроено нечто вроде храма сидящему на корточках или стоящему Будде. Будуар хозяйки напоминает собой отчасти часовню, отчасти гарем. Туалетный столик походит по своей форме и убранству на алтарь, скамеечка для коленопреклонения указы­вает на набожность хозяйки; но широкая оттоманка с беспорядочно разбросан­ными на ней подушками смягчает это впечатление. В столовой стены увешаны бесконечною коллекцией фарфоровых изделий; в старинном буфете в деревен­ском вкусе выставлено напоказ дорогое серебро, а на столе цветут высокоаристо­кратические орхидеи и гордо высятся серебряные столовые украшения среди деревенских каменных тарелок и кувшинов. Вечером комнаты освещались лам­пами в человеческий рост. Свет смягчался красными, желтыми или зелеными абажурами, часто обшитыми еще черными кружевами и имеющими самую причудливую форму, так что люди двигались как бы в пестром, прозрачном тумане, а углы оставались в искусственном, таинственном полумраке. Вся мебель и безделушки приобретали, таким образом, своеобразную окраску, а люди сидели в изученных позах, чтобы вызвать на своих лицах световые эффекты Рембрандта или Шалькена. Все в этих домах было рассчитано на то, чтобы действовать возбужда­ющим и отуманивающим образом на нервы. Несоответствие и противоречи­вость в деталях, причудливая странность всех предметов должны были поражать. Чувства спокойствия, которое человек ощущает при виде знакомой обстанов­ки, все детали которой ему понятны, он бы здесь не нашел. Все должно было на него действовать возбуждающим образом. Все в таких домах было разнородно, разбросано без всякой симметрии; определенный, исторический стиль считался устарелым, вульгарным, а своего собственного стиля то время еще до конца не выработало.

Так бонтонное общество жило и одевалось. Посмотрим теперь, как и чем оно развлекалось и забавлялось. На художественной выставке зрителя окружали и вызывали в нем возгласы удивления жен­щины художника Бенара с зелеными, как морская трава, волосами, с желтыми, как сера, или красными, как пылающее пламя, лицами, с фиолетовыми или розовыми руками, облаченные в светящиеся голубые облака, которые должны изображать нечто вроде капотов. Общество любило упиваться яркими, ядовито-кислотными красками. В моде были лиловые и фиолетовые оттенки со словно нарушенной цветопередачей. Однако насладившись Бенаром, оно приходило в экстаз от бледных, словно покрытых полупрозрачным слоем извести картин Пюви де Шаванна, от окутанных загадочною дымкою, словно волнами ладана, полотен Карьера, от дрожащих в мягком лунном сиянии картин Ролля. Ученики Мане погружали все видимое вокруг них в сказочный фиолетовый цвет, архаисты воскрешали выветрившиеся полутоны или, точнее говоря, "цветовые привиде­ния давно забытого мира", палитру «мертвого листа», «старой слоновой кости», тускло-желтого цвета, поблекшего пурпура, выленявшей ткани .Интересоваться сюжетом картин было банально и пошло ; только швеи и деревенские жители, невзыскательные любители олеографий наслаждаются бытовыми сцен­ками. Но тем не менее избранная публика, посещая выставки, особенно охотно останавливается перед картиною Мартена «У всякого своя мечта», на которой разбухшие фигуры совершают нечто непонятное в желтом соусе, что именно, это мы узнаем из глубокомысленного объяснения программы. Наблюдатель избран­ного общества, посещающего художественные выставки, заметит, что эта публи­ка закатывает глаза и складывает набожно руки перед такими картинами, перед которыми простой смертный разражается смехом или выражает досаду об­манутого человека, и что она пожимает плечами или обменивается презритель­ными взглядами там, где другие благодарят художника и наслаждаются.

В операх и на концертах законченные формы прежних композиторов уже не нравятся. Ясная работа классиков, добросовестное соблюдение законов конт­рапункта представляются скучными. Мелодически ослабевающая и звучно раз­решающаяся кода, гармоничная фермата вызывает зевоту.

Шумными рукоплесканиями и венками награждаются вагнеровские «Три­стан и Изольда» и в особенности мистический «Парсифаль», церковная музыка «Сна» Брюно, симфония Сезара Франка. Чтоб производить впечатление, музыка должна подделываться под религиозное настроение или поражать своею фор­мой. Подготовленный слушатель обыкновенно совершенно непроизвольно про­должает развивать мотив данного произведения. Он, следовательно, предугады­вает, и задача композитора заключается в том, чтобы придать мотиву совершен­но неожиданное развитие. Где слушатель ожидает благозвучного интервала, его должен поразить диссонанс; музыкальная фраза, естественно заканчивающаяся ясным аккордом, должна внезапно оборваться, переход в различные тона и реги­стры должен противоречить естественным законам гармонии. В оркестре внима­ние слушателя рассеивается в различных направлениях одновременным ведением нескольких голосов; отдельные инструменты или группы инструментов, мешая друг другу, оглушают слушателя, пока он не приходит в нервное возбуждение человека, тщетно силящегося разобраться в потоке слов десятка людей, говорящих одновременно. Основной мотив, сперва ясный и определенный, все более затемняется, разжижается и разводняется, пока, наконец, воображению дается полный простор угадывать в нем все, что угодно. Музыка должна обещать, но не сдерживать слова; она должна принимать вид, будто сообщает великую тайну, но умолкнуть или удариться в сторону, прежде чем произнесет трепетно ожида­емую разгадку. Слушатель должен покинуть залу, испытав муки Тантала и нер­вно обессиленный.