Не принесли Мане успеха и последние Салоны периода Империи. В 1868 году публика и критика холодно отнеслась к “Портрету Золя”, в 1869 году сочла за “дешевые безделушки” “Балкон” и “Завтрак в мастерской”, а в 1870 году освистали “Портрет Евы Гонзалес”.

Но зато в эти трудные годы постоянных нападок Мане нашел себе друзей и союзников среди лучших представителей художественной интеллигенции середины 19 века. Среди первых сторонников Мане был Шарль Бодлер. В 1864 году Бодлер заинтересовал произведениями Мане Теофиля Готье, блестящего художественного критика, друга Руссо, Коро и Милле. Сторонниками Мане объявляет себя и другой пропагандист реалистического искусства - Дюранти, издавший в 1856 - 1857 годах журнал “Реализм”.

Мане нашел себе друзей в лице многих художников старшего и молодого поколения. Первые его работы одобрил Делакруа. Затем с ним сблизились последователи Курбе: Альфонс Легро Фантен-Латур, Бракмон, живописец Уистер. В 1861 году Мане познакомился с Эдгаром Дега, в конце 1865 - с Клодом Моне, в 1866 - 1868 годах с Ренуаром, Сислеем, Сезанном, Базилем. Их встречи происходили более или менее регулярно с 1866 в кафе Гербуа, в квартале Батиньоль. Предсказание Кутюра сбывалось: Мане становится главой нового художественного направления, получившего название “Батиньольская группа” и активно противоставлявшего себя салонному искусству. Можно было уже говорить о группе, объединенной общностью интересов, устремлений и симпатий. Мане был признан главой этой группы. Но самого активного защитника своей живописи Мане нашел в лице молодого Эмиля Золя. Золя, несомненно, сделал для Мане больше, чем кто-либо из его современников. Он выступил в защиту его искусства в самый трудный период жизни художника: первая статья Золя о Мане появилась 7 мая 1866 года, почти сразу после открытия Салона, жюри, которого отвергло “Флейтиста”. Золя первый объявил, что Мане является классиком современного искусства, и что место ему уготовано в Лувре.

Картины раннего Мане образуют настоящую галерею поэтических явлений человека на подмостках жизни: то печальных в своем одиночестве и заброшенности (“Любитель абсента”), то безоблачно радостных (“Мальчик с собакой”, “Мыльные пузыри”), то торжествующих и дерзких (“Лола из Валенсии”), то исполненных мягкой задумчивости и тихой просветленности (“Флейтист”). Это разные возрасты и разные одежды, разные характеры и разные состояния, разное отношение к жизни и к своему собственному бытию. Чередование этих картин, следующих друг за другом, порождает незабываемое чувство бесконечной способности человеческого существа менять свои облики. Человечество представляется Мане многогранным кристаллом, который при каждом повороте загорается новым светом. Отсюда становится понятна масштабность фигур этого человеческого парада, обычно изображаемой в рост и лишь немногим меньше натуры.

Уже ранние работы Мане утверждают новые принципы выражения мира. Он смотрел на мир с такой непосредственностью и свободой, какую вряд ли знал кто-либо из художников старшего поколения. При этом его картины демонстрируют не только свежесть цвета и утонченность, но и отход от традиционных светотеневых моделировок, от иллюзорности в передаче объема. Если в “Завтраке на траве“ Мане еще не совсем последователен в этой тенденции, то в “Олимпии” и другом его раннем шедевре “Флейтисте” (1866, Лувр) окончательно торжествует плоскость понимания форм, а живописное единство достигается в них не подчинением всех элементов картины условному общему тону, а гармонизацией обобщенных цветовых пятен.

“Флейтист” пребывает наедине с самим собой - среда, его окружающая, неконкретна. В нем преломилась и преобразилась доверчивая трогательность детства, очарование женственности (ему вновь позировала Викторина Меран), вера в великую силу искусства, пусть даже такого незатейливого, как мелодия военной флейты. Несколькими годами раньше Бодлер писал: ”Чудесное окружает нас, питает как воздух, но мы не видим его”. Мане извлек это чудесное из потока реальной жизни. Его кисть увековечила музыканта быстро, но плотно, обобщенно. Чистые, глубокие краски тоже освободились от всего случайного, второстепенного. Образ “Флейтиста” волшебно двойствен: впечатление от него, казалось бы, мимолетно, почти неуловимо и вместе с тем крайне отчетливо. Нам как бы передается обостренность видения художника, обнаруживающего, наконец, то, что так давно его привлекало. “Флейтист” будто выплывает из нежного, полного тихой вибрации серебристо-желтоватого фона. Его фигурка кажется взвешенной в неопределенном пространстве картины.

Развивая стиль ранних работ Мане, картины второй половины 1860-х годов обнаруживают новые тенденции. Вначале художник был склонен романтизировать действительность, (“Олимпия”, ”Флейтист”). Теперь же он открывает подлинную красоту и поэзию в повседневном течении жизни. При этом в большинстве работ Мане отсутствует внешнее действие, обычно даже минимальная сюжетная завязка, чаще всего они демонстрируют сведение сюжета к мотиву. Трудно определить жанр многих картин - нередко они объединяют портрет и бытовую сцену или изображение быта и пейзажа. Так, лишены жанровой определенности картины “Завтрак в мастерской” и “Балкон”. Образ одной из женщин в полотне “Балкон” пронизан скрытой драмой отчужденности, тайным разладом с прозой окружающего, которые превращают ее из заурядной (подобно другим, находящимся рядом персонажам) в ранимую восприимчивую героиню. Даже цвет в скупых пределах черного, белого и зеленого регистров становится тревожным. Печать неповторимой индивидуальности каждого персонажа - новое качество в живописи Мане конца 60-х годов. Это желание предельно индивидуализировать персонажи своих картин простирается у Мане очень далеко. Оно побуждает его, в частности, использовать для них в качестве натуры своих близких и друзей, черты которых, хотя и преображенные художником, всегда можно узнать и в “Завтраке в мастерской” (Леон Ленхоф и Руссен) и еще в большей мере - в “Балконе”, где сидящяя женщина - это Берта Моризо, стоящяя рядом с ней - скрипачка Дженни Клаус, а франт позади - живописец Антуан Гийеме. И в “Завтраке в мастерской”, и в “Балконе”, бытовые сцены приобретают характер групповых портретов. Но и многие свои портреты Мане решает как портреты-картины, изображающие модель в конкретной среде. Особое внимание деталям обстановки художник уделил в портрете Золя (1868, Лувр). Не отвлекая внимания от фигуры писателя, они помогают воссоздать круг его интересов и вкусов, становятся элементом характеристики. Портрет мадам Мане за роялем, картина “Чтение”, портрет мадам Мане на голубой софе. Эти работы трудно назвать психологическими - скорее это портреты настроения. Спокойные линии, цветовые сочетания, словно мерцающие в неярком свете, создают атмосферу покоя, душевной ясности и чистоты. Но и большое дарование Мане имело свои пределы, его симпатии были на стороне ясных вещей и спокойных сюжетов. Сюжеты драматические мало соответствовали его творческому темпераменту. Это подтверждают его исторические композиции, в частности картина “Расстрел императора Максимилиана” (1867). Несмотря на высокое качество живописи, картина несколько лишена подлинной выразительности, в ней нет такой энергии психологического движения, ощущения конфликтности происходящего. По масштабу трагического ощущения ее нельзя соотнести с изображенными событиями. Драматические события могли волновать Мане-человека, но не Мане-художника.