Постепенно читатель подходит к описанию долговой тюрьмы Маршанси: «Это был длинный ряд строений казарменного вида (…) Внутри этой темной и мрачной тюрьмы, предназначенной для несостоятельных должников, находилась другая, еще более тесная и мрачная тюрьма, предназначенная для контрабандистов». (XX, с. 80) Нужно заметить, что при описании задворок тюрьмы почти всегда Диккенс повествует о погоде Лондона, которая подчеркивает печальное положение людей, находящихся здесь. «Вечер был темный, и ни фонари, зажженные на тюремном дворе, ни огоньки, мерцавшие в окнах тюремных строений за убогими занавесками, не в силах были разогнать тьму». (XX, с. 111) «Рассвет не слишком торопился переползти через тюремную стену и заглянуть в окна; а когда это, наконец, случилось, он, к сожалению, явился не один, а с проливным дождем». (XX, с. 122)

А какое тягостное впечатление оставляет ночной Лондон в сердце Крошки Доррит! «Зрелище позора, нищеты, беспринципности, безобразная изнанка жизни великой столицы; сырость, холод, быстрый бег облаков в небе и томительная медлительность мрачных ночных часов». (XX, с. 232)

Лондон словно чувствует уныние Артура Кленнэма после посещения Министерства Волокиты: «Дождь лил упорно, барабанил по крыше, глухо ударяя в размокшую землю, шумел в кустарнике. Дождь лил упорно, уныло. Ночь будто плакала».

Но если грязь, туман и холод присутствуют везде, где идет описание жизни бедных или же арестантов долговой тюрьмы, то и в домах богатых и состоятельных людей мало веселого. Вспомним несколько примеров из романа. Дом матушки Артура Кленнэма: «Это был старый, закопченный почти до черноты кирпичный особняк, одиноко стоявший в глубине двора (…). Теперь вид этого сооружения, замшелого от времени и почерневшего от дыма, не внушал особого доверия». (XX, с. 47) А вот впечатление, оставленное у Артура, после взгляда на дом Кристофера Кэсби, владельца доходных домов: «Дом также мало изменился, как и дом моей матери, - думал Кленнэм, - и снаружи он такой же мрачный».

А когда в романе заходит речь о Министерстве Волокиты, где занимаются тем, что «не делают того, что нужно», то упоминания о погоде содержат только такие эпитеты, как «промозглый, серый, грязный». «Наконец сырой промозглый ветер завершился сырой промозглой ночью…» (XX, с. 161) И дом, где живет представитель Министерства Волокиты Тит Полип, - «неудобный, с покосившимся парадным крыльцом, немытыми тусклыми оконцами и темным двориком (…) Если говорить о запахах, то дом был точно бутылка с крепким настоем навоза, и лакей, отворявший Артуру дверь, словно вышиб из бутылки пробку». (XX, с. 147-148)

Такие серые картины лондонской жизни прослеживаются на протяжении всего романа. Ясный, солнечный день наступает только в день бракосочетания счастливой пары – Артура Кленнэма и Эмми Доррит, которым Диккенс заканчивает свое повествование о Крошке Доррит.

Итак, Лондон живет на страницах романов тысячею жизней! Лондон Диккенса – это таинственный, загадочный город, покрытый пеленой тумана, который в одних случаях служит укрытием для преступного воровского мира, а в других – олицетворяет холод и опустошенность людей высшего света. Лондон – сердце капиталистической Англии, центр, к которому сходятся жизненные нити со всех концов страны. Роскошь и нищета, величие и убожество – такова контрастная картина, созданная художником.

В лабиринте кривых узких улиц можно наткнуться на воров, мошенников, убийц (Фейджин, Сайкс, Каркер), а можно повстречаться с добрыми отзывчивыми людьми (мистер Браунлоу, Роз, Кленнэм). Вся изнанка беднейших кварталов заставляет содрогаться читателей, она дает полное представление о жизни тех, кто вынужден обитать на этом «дне».

Тему бедноты, изображение нищенской жизни англичан продолжил Джеймс Гринвуд в романе «Маленький оборвыш». А туманный, преступный, загадочный мир получил полное отражение в «Рассказах о Шерлоке Холмсе» Артура Конан Дойля.

Ф.М. Достоевский был увлечен творчеством Диккенса. Свое представление о Лондоне он дал в «Зимних заметках о летних впечатлениях» в главе ВААЛ. Он описал Лондон как громадный и своеобразный центр капитализма, где бедность не прячет себя, а «смелость предприимчивости, кажущийся беспорядок» являются «буржуазным порядком в высочайшей степени»[12]. (V, с. 69). Эта великая столица крупнейшей страны, с «визгом и воем машин», отравленной Темзой, этим воздухом, пропитанным каменным углем, с великолепными скверами и парками соседствует вместе со «страшными углами города, как Вайтчапель, с его полуголым, диким и голодным населением». (V, с. 69). Царство Ваала (капитализма) творит здесь свои чудеса: оно возвеличивает город, имеющий колоссальное экономическое значение для всей страны и тут же опускается в самые грязные, убогие трущобы, где существует бедный люд, за счет которого процветает столица.

Описание ночного Гай-Маркета, квартала, «где тысячами толпятся публичные женщины», вынужденные таким образом зарабатывать на жизнь, приводит читателя в ужас. И здесь, «в этой толпе толкается и пьяный бродяга, сюда же заходит и титулованный богач» (V, с. 71). Богатство и нищета соседствуют в Лондоне, противореча, но не исключая друг друга.

Таким представился Достоевскому Лондон, центр капитализма, где его «гордый и мрачный дух снова и снова царственно проносится над исполинским городом» (V, с. 77).

Диккенс явился ближайшим предшественником Достоевского в изображении большого города. Следующая глава нашей работы будет посвящена Петербургу Достоевского.

Глава III. Петербург Достоевского.

Каждая эпоха в истории русского общества знает свой образ Петербурга. Каждая отдельная личность, творчески переживающая его, преломляет этот образ по-своему. Для поэтов XVIII века: Ломоносова, Сумарокова, Державина – Петербург предстает как «преславный град», «Северный Рим», «Северная Пальмира». Им чуждо видеть в городе будущего какое-то трагическое предзнаменование. Лишь писатели XIX века придали образу города трагические черты. Откуда они возникли и почему так укоренились в сознании Пушкина, Некрасова, Гоголя, Достоевского? Несомненно, одну из главных ролей в этом сыграла петербургская легенда, появившаяся в эпоху петровских реформ: «Петербургу быть пусту!» Город, построенный на костях сотен тысяч людей, - греховный, и природа обязательно отомстит за мученические смерти подневольных строителей города. Появление и дальнейшее развитие петербургской легенды представлено в работе Р.Г. Назирова «Петербургская легенда и литературная традиция.[13]» В ней автор отмечает, что «русская литература XVIII века чужда духу легенды. Пушкин же не просто следует легенде, он «вмешивается в нее, обнажая нерв – протест, выразившийся в знаменитой кульминации «Медного всадника», где личность маленького человека противостоит великому герою, воплощенному в величественном памятнике, который оживает в момент сюжетного взрыва, что делает фигуру героя ужасающей.[14]». Итак, Пушкин создал новый образ Петербурга – города трагической красоты и безумия.

Петербург Гоголя – город двойного бытия – «гнетущей прозы и чарующей фантастики.[15]» Содержание образа Петербурга у Гоголя составляет преимущественно быт. Этот город оказывается «заколдованным местом.» В ряде новелл Петербург выступает городом необычных превращений, которые совершаются на фоне тяжелого прозаического быта. Правда и мечта переливаются одна в другую, грани между явью и сном стираются. В «Невском проспекте» город назван «фантасмагорией» Главным действующим лицом является Невский проспект. Он описывается во все часы своего суточного превращения. «Какая быстрая совершается на нем фантасмагория в течение одного только дня.» Новелла заканчивается заключительным взглядом на улицу мечты и обмана: «Он лжет во всякое время, этот Невский проспект, но более всего тогда, когда ночь сгущенной массой наляжет на него и отделит белые палевые стены домов, когда весь город превратится в гром и блеск, мириады карет валятся с мостов, форейторы кричат и прыгают на лошадях, и когда сам демон зажигает лампы для того только, чтобы показать все не в настоящем виде». Город – призрак, в котором все обман – таков Петербург Гоголя.