Пушкин не строил себе иллюзии, думая о будущей своей жизни и возможности счастья. В откровенном, ис­полненном горечи и тяжелых предчувствий письме, на­писанном матери будущей жены вскоре после того, как было сделано предложение, Пушкин писал: «Только при­вычка и длительная близость могли бы помочь мне за­служить расположение вашей дочери; я могу надеяться возбудить со временем её привязанность, но ничем не могу ей поправиться; если она согласится отдать мне свою руку, я увижу в этом лишь доказательство спокой­ного безразличия ее сердца. Но будучи всегда окружена восхищением, поклонением, соблазнами, надолго ли со­хранит она это спокойствие? Ей станут говорить, что лишь несчастная судьба помешала, ей заключить другой, бо­лее равный, более блестящий, более достойный ее союз; — может быть, эти мнения и будут искренни, но уж ей они, безусловно, покажутся таковыми. Не возникнут ли у нее сожаления? Не будет ли она тогда смотреть на меня как на помеху, как на коварного похитителя? Не почувствует ли она ко мне отвращения? Бог мне свиде­тель, что я готов умереть за нее; но умереть, для того, чтобы оставить ее блестящей вдовой, вольной на дру­гой день выбрать себе нового мужа, — эта мысль для меня — ад.

Перейдем к вопросу о денежных средствах; я придаю этому мало значения. До сих пор мне хватало моего со­стояния. Хватит ли его после моей женитьбы? Я не по­терплю ни за что на свете, чтобы жена моя испытывала лишения, чтобы она не бывала там, где она призвана блистать, развлекаться. Она вправе этого требовать. Чтобы угодить ей, я согласен принести в жертву свои вкусы, все, чем я увлекался в жизни, мае вольное, полное случайностей существование, И все же не станет ли она роптать, если положение ее в свете не будет столь блестящим, как она заслуживает и как я того хо­тел бы?

Вот в чем отчасти заключаются мои опасения. Трепещу при мысли, что вы найдете их слишком справед­ливыми».

О своих сомнениях и тревогах Пушкин писал прия­телю Н. Н. Кривцову: «Молодость моя прошла шумно и бесплодно. До сих пор я жил иначе как обыкновенно живут. Счастья мне не было. Мне за 30 лет. В тридцать лет люди обыкновенно женятся — я поступаю как люди и, ве­роятно, не буду в том раскаиваться. К тому же я женюсь без упоения, без ребяческого очарования. Будущность является мне не в розах, но в строгой наготе своей. Горести не удивят меня: они входят в мои домашние расчеты. Всякая радость будет мне неожиданностью».

После долгих проволочек мать Натальи Николаевны все-таки дала согласие на брак. Согласилась она, оче­видно, скрепя сердце: Пушкин ничем ей не импониро­вал—не было у него ни высокого чина, ни состояния. Вероятно, отчасти на ее решение повлияло письмо Бен­кендорфа, в котором сообщалось, что царь «благосклонно» смотрит на эту женитьбу.

В прозаическом наброске 1830 года «Участь моя ре­шена. Я женюсь .». ( с элементами явно автобиографичес­кими (подзаголовок «С французского»—условный), мно­гие детали совпадают с фактами жизни Пушкина, а кое-что соответствует его размышлениям о женитьбе в письмах этой поры. Здесь рассказано о переживаниях жениха в ожидании «решительного ответа», о том, как «мать заговорила о приданом», о невесте же одно за­мечание: «Наденька подала мне холодную, безответ­ную руку». О думах Натальи Николаевны Пушкину в то время, видимо, ничего не было известно. Вероятно, он предполагал, что она выполняет волю матери или, вы­ходя за него, рада выбраться из кошмара, который царил в доме родителей. Судя по свидетельствам современни­ков, Наталья Николаевна была не только необычайно кра­сива, но и добра. Насколько она была умна, способна ли была оценить Пушкина как поэта? Нам это неизвестно, но все-таки обращает на себя внимание тот факт, что в пись­мах к ней Пушкин никогда не пишет ни о своих твор­ческих замыслах, ни о литературе вообще. М. А. Корф, враждебно относившийся к Пушкину, злорадствовал:

«Прелестная жена, которая любила славу своего мужа более для успехов своих в свете, предпочитала блеск и бальную залу всей поэзии в мире .» Но не будем задер­живаться на характеристике жены Пушкина, — он ее любил, любил преданно и самозабвенно.

18 февраля 1831 года венчание Пушкина с Н. Н. Гончаровой в Москве в церкви Старого Вознесения на Никитской улице.

«Исполнились мои желанья. Творец

Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,

Чистейшей прелести чистейший образец».

« Мадонна».1830 год.

В мае Пушкины уехали в Петербург, затем в Царское Село. Жизнь молодоженов первое время была безоблач­ной. На прогулках все обращали внимание на поэта и его жену, блистающую красотой. Пушкин чувствовал себя счаст­ливым, но вскоре его жизнь сильно осложнилась. Женитьба не устранила душевного неуюта.

Так закончился самый длительный период жизни поэта в Москве. В последующие годы – с 1831 года по 1836 год – Пушкин кратковременно посещал Москву. За это время поэт был в Москве тоже во­семь раз, поэтому я упомяну о них коротко, в хронологическом порядке.

В эти приезды Пушкин — в самом тесном кругу друзей. Его выезды только в театры да в Московский университет. Пушкина уже не увлекала светская жизнь Москвы. Его интересовала ли­тературная жизнь столицы, заботили издательские дела.

1831 год, 3 декабря. Отъезд Пушкина в Москву по денежным делам.

1831 год, 27 декабря. Возвращение в Петербург.

1832 год, 17 сентября. Приезд Пушкина в Москву.

«Я приехал в Москву вчера, в среду. Велосифер, по-русски поспешный дилижанс . поспешал, как чере­паха, а иногда даже, как рак. В сутки случилось мне сделать три станции. Лошади расковывались, и неслы­ханная вещь — их подковывали на дороге. 10 лет езжу я по большим дорогам, отроду не видывал ничего подобного. Насилу дотащился в Москву.

.Приехал в Москву, поскакал отыскивать Нащо­кина, нашел его попрежнему озабоченным домашними обстоятельствами. Он ездил со мною в баню, обедал у меня. Завез меня к княгине Вяземской; княгиня завез­ла меня во французский театр, где я чуть было не за­снул от скуки и усталости. Приехал к Оберу и заснул в 10 часов вечера . Видал Чаадаева в театре, он звал меня с собою повсюду, но я дремал . Не можешь во­образить, какая тоска без тебя. Я же все беспокоюсь, на кого покинул я тебя!

А. С. Пушкин—Н. Н. Пушкиной. 22 сентября 1832 год.

«Здесь я живу смирно и порядочно, хлопочу по де­лам, слушаю Нащокина и читаю мемуары Дидро. Был вечер у Вяземской . Сегодня еду слушать Давыдова-профессора; но я ни до каких Давыдовых, кроме Де­ниса, не охотник — а в Московском университете я оглашенный. Мое появление произведет шум и соблазн, а это приятно щекотит мое самолюбие».

А. С. Пушкин—Н. Н. Пушкиной. 27 сентября 1832 год.

«Когда Пушкин вошел с министром Уваровым, для меня точно солнце озарило всю аудиторию: я в то вре­мя был в чаду обаяния от его поэзии . Перед тем од­нажды я видел его в церкви, у обедни, — и не спускал с него глаз. Черты его лица врезались у меня в па­мяти. И вдруг этот гений, эта слава и гордость Рос­сии—передо мной в пяти шагах! Читал лекцию Давы­дов, профессор истории русской литературы. — «Вот вам теория искусства», — сказал Уваров, обращаясь к нам, к студентам, и указывая на Давыдова, — «а вот и само искусство», — прибавил он, указывая на Пуш­кина. Он эффектно отчеканил эту фразу, очевидно за­ранее приготовленную. Мы все жадно впились глазами в Пушкина. Давыдов оканчивал лекцию. Речь шла о «Слове о Полку Игоревом». Тут же ожидал своей очереди читать лекцию после Давыдова и Каченовский. Нечаянно между ними завязался, по поводу «Слова о Полку Игоревом», разговор, который мало-помалу перешел в горячий спор. — «Подойдите ближе, гос­пода, — это для вас интересно», — пригласил нас Ува­ров, и мы тесной толпой, как стеной, окружили Пуш­кина, Уварова и обоих профессоров. Не умею выра­зить, как велико было наше наслаждение — видеть и слышать нашего кумира.