Озираясь, блудливой походкою,

Влез я в чащу с азартом мальчишки,

Потихоньку пошаркал подметкою

И сорвал две еловые шишки.

Видишь, как они гуляют ins Grune, как они торгуют могилами своих великих писателей; видишь их на рынке, на публичных лекциях; видишь их идиотских корпорантов – на празднике гимнастического клуба; видишь Берлин – эту огромную лавку и пивную с его нелепыми монументами и портретами кайзера; видишь детей, юношей, стариков, старух, девушек и самок («раскрахмаленных лангуст»).

И надо всем этим – лицемерие, затаенное любострастие, обалделая маршировка в ногу, крикливый пивной патриотизм, шаблон, индюшачья надменность и плоская, самодовольная тупость.

Ах, в теперешние дни с каким жгучим, опьяняющим, сладким негодованием читаешь эти сатиры, где каждое сжатое слово подобно удару резца по мрамору.

Итак, Саша Черный всюду остается настоящим, тонко чувствующим и глубоко думающим лириком – в красках, в звуках, в сатире, и быте, и светлых нежно-чувственных образах природы.

Я бы сказал: «Да будет ему триумф», если бы только этот сдержанный, молчаливый человек с печальными темными глазами и светлой детской улыбкой придавал триумфу какое-нибудь значение.

Но того отчего же не указать на его единственный, но существенный недостаток – он гораздо слабее своего таланта, когда пишет сатирические стихи на злобу дня – о Думе, о политике, Гучкове, Милюкове и т.п. А надо сказать, что такие стихи он пробовал писать, когда сотрудничал в «Сатириконе», и писал их, очевидно, подчиняясь общему настроению сотрудников этого журнала. Саша Черный чувствует и мыслит более глубоко, и жертвы его сатиры не господа «А», «В», «С», «D», а типичные пошлость, скука, лень, равнодушие и тихое оподление современной жизни.