Судя по всему, с этим мироощущением у Юнга были связаны и мессианские идеи. "Все мои работы, — писал Юнг, — были своего рода поручениями, они были написаны по велению судьбы, по веле­нию свыше. Мною овладевал некий дух, он говорил за меня" [там же, с. 220], и идеи эзотерические, то есть критика этого мира и вера в другой мир как подлинную реальность. Утверждая, в частности, что рационалистическая картина мира не полна и неудовлетворительна. Юнг пишет: "Тогда возможность существования другой реальности становится неизбежной проблемой, и наш мир, с его временем, про­странством и причинностью, за собой, или — под собой — скрывает иной порядок вещей, где не существует "здесь", и "там", "раньше" и позже" [там же, с. ЗОО].

Читая Юнга, убеждаешься, что все три его ипостаси, или личнос­ти, существовали достаточно автономно друг от друга, что, естествен­но, не мешало Юнгу периодически пытаться их связать и синтезиро­вать. Как психотерапевт Юнг был очень человечен и внимателен к личности и свободе других ("Каждый случай, — пишет он, — дик­тует свою терапию . принципиально лишь то, что я обращаюсь к боль­ному, как человек —к другому человеку . Врачу есть что сказать, но и больному — в той же степени" [там же, с. 137— 138]. Как мистик и эзотерик Юнг подчинялся только своему демону и видел других людей так, как они себя не видят и не могут увидеть: из позиции, как бы сказал М. Бахтин, абсолютной "вненаходимости". Юнг, обычный человек, осознавал свое одиночество и противоречивость устремле­ний. "Но возможно ли, — спрашивал он в конце своей жизни, — прожить без противоречий?" [Там же, с. 351 ]

Второе обстоятельство, которое необходимо отметить, связано с одной особенностью эволюции творческого пути Юнга. Подобно 3. Фрейду. Юнг начал свой профессиональный путь как практикую­щий врач- психиатр, пря этом он не имея ни собственные теорий, ни каких -либо догм. Каждый случай, с которым Юнг сталкивался, являл­ся для него уникальным. У начинающего ученого не было каких-либо заранее принятых методов п приемов помощи больному. Но посте­пенно с годами он нащупал, изобрел такие методы и приемы, а также вышел к собственной: психологической теории. При этом уже после нескольких лет практики Юнг осознает, что ему нужны определен­ные методологические ориентиры и теоретические представления. "Уже в 1909 году, — пишет он, — я понял, что не смогу лечить скрытые психозы, если не пойму их символики" [там же, с. 138]. "Естественно, — пишет Юнг дальше, — мой новый метод (толкова­ния сновидений. —В. Р.) таил в себе множество неожиданностей. Все более я ощущал потребность в каком-то объективном критерии" [там же, с. 173]. Начинал свой профессиональный путь Юнг как врач-эмпирик, нащупывающий применительно к каждому больному инди­видуальные методы лечения и помощи, но в дальнейшем перед нами врач-теоретик, создатель оригинальной психологической теории. Не будет преувеличением утверждать, что в конце концов Юнг построил теорию и онтологию — учение о бессознательном и архетипах, кото­рые полностью предопределили его подход к больному и методы лечения, хотя, конечно, сам Юнг вряд ли полностью согласился бы с такой квалификацией. Наконец, имеет смысл отметить постоянный дрейф Юнга в сторону мистики и эзотерических представлений. Кстати, подобная эволюция взглядов была характерна и для Зигмун­да Фрейда, а также некоторых других крупных психотерапевтов. Попробуем теперь рассмотреть основной метод Юнга — толкование им сновидений и других проявлений бессознательной деятельности человека, причем здесь мы взглянем на работу и представления Юнга иначе, чем сделали это выше.

На первый взгляд кажется, что само сновидение как объективный психический опыт подсказывает Юнгу способ истолкования и объяс­нения. Недаром Юнг резко возражал против подхода 3- Фрейда, счи­тавшего, что сюжет и события сновидений, как правило, скрывают прямо противоположные сюжету содержания. Полемизируя с 3. Фрейдом, Юнг пишет: "Я никогда не мог согласиться с Фрейдом в том, что сон — это некий "фасад", прикрывающий смысл, — смысл известен, но как будто нарочно скрыт от сознания. Мне кажется, что природа сна не таит в себе намеренного обмана, но выражает нечто так, как это возможно для нас — так же как растение растет или животное ищет пищу — наиболее удобным для себя образом. Они не желают обмануть нас, но мы можем обмануть сами себя, если мы близоруки . Задолго до того, как я узнал Фрейда, я представлял себе бессознательное и сны, непосредственно его выражающие, естествен­ными процессами, которые нельзя рассматривать как произвольные и тем более как намеренно вводящие в заблуждение" [там же, с. 166].

Итак, по Югу, сновидение — естественный процесс, то есть объект, напоминающий объекты первой природы, да к тому же процесс прав­диво предъявляющий (манифестирующий) себя исследователю. На­против, для Фрейда сновидение — это прежде всего тексты сознания, символы, за которыми скрыты бессознательные влечения и которые поэтому нуждаются в расшифровке. Но ведь и Юнг истолковывает и расшифровывает сновидения, причем совершенно не так, как это делали другие психологи. К тому же известно, что любое сновидение может быть описано по-разному и само по себе (здесь мы не соглас­ны с Юнгом) не содержит указаний на то, как его необходимо объяс­нять. Отчасти и Юнг это понимал, например, когда писал, что "чело­веческая психика начинает существовать в тот момент, когда мы осознаем ее" [там же, с. 138]. Понимать-то иногда понимал, но в общем случае был убежден в другом — в том, что сновидение — естествен­ный процесс, который может быть описан объективно и однозначно. И все же временами в душу Юнга закрадывалось сомнение. Однаж­ды, пишет он, "я получил письмо от той самой эстетствующей особы. Она снова уверяла меня в том, что. мои бессознательные фантазии имеют художественную ценность и что их должно понимать как ис­кусство. Я начал нервничать. Письмо было далеко не глупым и по­этому достаточно провокационным. Современный художник, в конце концов, в своем творчестве опирается на бессознательное — так счи­тала моя корреспондентка, — и взгляд этот, утилитарный и поверх­ностный, тем не менее заставил меня усомниться, в самом ли деле мои фантазии были спонтанными и естественными, или же с моей стороны был допущен некий произвол, какая-то специальная работа" [там же, с. 197].

Несомненно, был и произвол, и специальная работа — построе­ние интерпретаций, и так как Юнг не контролировал эту работу, не обосновывал ее, то вполне можно согласиться с его корреспонденткой в том, что метод Юнга — не научный, а художественный, то есть относится больше к искусству, чем научному познанию. Но мы забе­жали несколько вперед. Вернемся и поставим вопрос, а как все-таки Юнг истолковывает свои сновидения и фантазии?

Для ответа на него обратимся к воспоминаниям Юнга и проанали­зируем, как он в подростковом возрасте осмыслил одно свое необычное религиозное переживание. Содержание этого переживания таково. < Однажды в прекрасный летний день 1887 года, восхищенный мироз­данием, — пишет Юнг, — я подумал: "Мир прекрасен и церковь пре­красна, и Бог, который создал все это, сидит далеко-далеко в голубом небе на золотом троне и ." Здесь мысли мои оборвались, и я почув­ствовал удушье. Я оцепенел и помнил только одно: Сейчас не думать! Наступает что-то ужасное» [там же, с. 46]. После трех тяжелых от внутренней борьбы и переживаний дней и бессонных ночей Юнг все же позволил себе додумать начатую и такую, казалось бы, безобидную мысль. "Я собрал, — пишет он, — всю свою храбрость, как если бы вдруг решился немедленно прыгнуть в адское пламя, и дал мысли возможность появиться. Я увидел перед собой кафедральный собор, голубое небо. Бог сидит на своем золотом троне, высоко над миром — и из-под трона кусок кала падает на сверкающую новую крышу собора, пробивает ее, все рушится, стены собора разламываются на куски.