Русское масонство XVIII и начала XIX веков сыграло гро­мадную роль в духовной мобилизации творческих сил России. С одной стороны, оно привлекало к себе людей, искавших проти­вовеса атеистическим течениям XVIII века, и было в этом смыс­ле выражением религиозных запросов русских людей этого вре­мени. С другой стороны, масонство, увлекая своим идеализмом и благородными мечтами о служении человечеству, само было явлением внецерковной религиозности, свободной от всякого церковного авторитета. С одной стороны, масонство уводило от «вольтерианства», а с другой стороны — от Церкви; именно поэтому масонство на Руси служило основному процессу секу­ляризации, происходившему в XVIII веке в России. Захватывая значительные слои русского общества, масонство, несомненно, подымало творческие движения в душе, было школой гуманиз­ма, но в то же время пробуждало и умственные интересы. Да­вая простор вольным исканиям духа, масонство освобождало от поверхностного и пошлого русского вольтерианства.

Гуманизм, питавшийся от масонства, нам уже знаком по фи­гуре Н. И. Новикова. В основе этого гуманизма лежала реакция против одностороннего интеллектуализма эпохи. Любимой фор­мулой здесь была мысль, что «просвещение без нравственно­го идеала несет в себе отраву». Здесь, конечно, есть близость к проповеди Руссо, к воспеванию чувств,— но есть отзвуки и того течения в Западной Европе, которое было связано с анг­лийскими моралистами, с формированием «эстетического че­ловека» (особенно в Англии и Германии) , т. е. со всем, что предваряло появление романтизма в Европе. Но здесь, конеч­но, влияли и различные оккультные течения, поднявшие голову как раз в разгар европейского просвещения.

В русском гуманизме, связанном с масонством, существен­ную роль играли мотивы чисто моральные. В этом отношении гуманизм XVIII века находится в теснейшей связи с моральным патетизмом русской публицистики ХIX века. Но в русском ма­сонстве для нас сейчас важнее остановиться на других его сто­ронах — на его религиозно-философских и натурфилософских интересах. И то и другое имело чрезвычайное значение в подго­товке к философскому творчеству в XIX веке.

Обращаясь к религиозно-философским течениям в масонстве, отметим, что масонство распространяется у нас с середины XVIII века — в царствование Елизаветы. Русское высшее об­щество к этому времени уже окончательно отошло от родной старины. Кое-кто увлекался дешевым «вольтеризмом», как вы­ражался Болтин, кое-кто уходил в националистические интере­сы, в чистый гуманизм, изредка — в научные занятия (особенно русской историей). Но были люди и иного склада, которые име­ли духовные запросы и болезненно переживали пустоту, создав­шуюся с отходом от церковного сознания. Успехи масонства в русском обществе показали, что таких людей было очень мно­го: масонство открывало им путь к сосредоточенной духовной жизни, к серьезному и подлинному идеализму и даже к религи­озной жизни (вне Церкви, однако). Среди русских масонов по­падались настоящие праведники (самым замечательным из них был С. И. Гамалея), было среди них много искренних и глубоких идеалистов. Русские масоны были, конечно, «западниками», они ждали откровений и наставлений от западных «братьев», вот отчего очень много трудов положили русские масоны на то, чтобы приобщить русских людей к огромной религиозно-фило­софской литературе Запада.

В переводческой и оригинальной масонской литературе довольно явственно выступает основная религиозно-философ­ская тема: учение о сокровенной жизни в человеке, о сокро­венном смысле жизни вообще. Здесь теоретический и прак­тический интерес сливались воедино; особую привлекательность этой мистической метафизике придавала ее независимость от официальной церковной доктрины, а в то же время явное пре­восходство, в сравнении с ходячими научно-философскими уче­ниями эпохи. Эзотеричность этой мистической антропологии и метафизики, ее доступность не сразу, а лишь по ступеням «по­священия», конечно, импонировала не менее, чем уверенность масонских учений в том, что истина сохранилась именно в их преданиях, а не в церковной доктрине. Для русского общества учения, которые открывались в масонстве, представлялись про­явлением именно современности — в ее более глубоком те­чении. Легендарные рассказы о храме Соломона, символиче­ские прикрасы в книгах, в церемониях импонировали вовсе не тем, что их считали идущими от древности, а тем, что за ними стояли современные люди, часто с печатью таинственности и силы. Масонство тоже, как и вся секуляризованная культура, верило в «золотой век впереди», в прогресс, призывало к твор­честву, к «филантропии». В русском масонстве формировались все основные черты будущей «передовой» интеллигенции — и на первом месте здесь стоял примат морали и сознание долга служить обществу, вообще практический идеализм. Это был путь идейной жизни и действенного служения идеалу.

Рядом с призывом к «истинному просвещению» в масонстве идет и «пробуждение сердца». Тут вливается в масонство аске~­

тическая традиция оккультизма, требующая «отсечения страс­тей», «насилования воли» (без чего невозможно освободить в себе «внутреннего человека»). Справедливо замечает Флорен­ский, что здесь «характерно острое чувство не столько греха, сколько нечистоты» (как препятствия к взлетам духа ввысь). В мистической антропологии, которой следовало масонство, гро­мадное значение имела доктрина первородного греха и учение о «совершенном» Адаме. «Восстановление» этого «изначаль­ного совершенства» в XIX веке приняло более натуралистиче­скую окраску в учении о «сверхчеловеке», в замыслах «человекобожества .»

Очень существенна для всего этого умонастроения свобо­да ищущего духа, который жадно впитывает в себя догадки, «откровения» и разные домыслы, чтобы проникнуть в сферу «сокровенного ведения». Но если одних это, по существу, уво­дило от религиозной жизни, то у других (самый яркий человек этого второго типа — И. В. Лопухин) это было крещением в новейший «христианский синкретизм», который еще со вре­мени Себастиана Франка стал распространяться в Западной Европе в качестве суррогата христианства . Весь XVIII (и даже XVII) век шел под знаменем «примирения» христианских конфессий во имя «универсального христианства .»

Русским людям XVIII века — и именно тем, у которых были религиозные запросы, — было очень по душе такое «внутрен­нее понимание христианства», особенно яркой фигурой являет­ся в этом отношении названный выше И. В. Лопухин. Мы уже упо­минали о том, как он порвал с «вольтерианством». Будучи очень склонным к моральному резонерству и сентиментальности, он ощущал Церковь как отживающее «учреждение» . Неудивитель­но, что, благодаря масонам, на русском языке появились много­численные переводы западных мистиков, оккультистов. Наиболее влиятельным был, ко­нечно, Беме, а также граф Сен Мартен (его книга «О заблужде­ниях и истине», вышедшая в 1775 году, была напечатана в рус­ском переводе Лопухина в 1785 году), Mme Guyon, Poiret, Ан­гел Силезий, Арндт, Пордечь, Вал. Вейгель и др.