Аристотель же, характеризуя этические взгляды Сократа и Пла­тона, пишет: «Он (Сократ), представив добродетели отраслями знания, отрицал неразум­ную часть души, а вместе с этим — и страсть, и характер. После него Платон верно разделил душу на разумную и неразумную части и сооб­разно этим частям истолковал добродетели».

Информация Аристотеля ценна прежде всего тем, что помогает разграничить воззрения Сокра­та и Платона, позволяет выделить из творческо­го наследия Платона то, что принадлежит Со­крату. Кроме того, в ней Аристотель определяет этику Сократа как безусловный рационализм (интеллектуализм). Об интеллектуалистической этике Сократа Аристотель говорит и в своей «Никомаховой этике».

Следует кое-что сказать об этической терминологии греков. Это позволит лучше разо­браться в столь сложном вопросе, каким являет­ся вопрос о взаимоотношении знания и добро­детели у Сократа.

Рассмотрим употребление термина аrete в V в. до н. э. Обычно «арете» переводится на русский язык как «добродетель». Такой перевод являет­ся не совсем точным, так как у самих греков диапазон использования «арете» был крайне ши­роким и с помощью этого термина они обознача­ли не столько «добродетель» (т.е. высокие нравственные качества), сколько «совершенст­во» в чем-либо и превосходное выполнение своей функции и назначения (причем не только чело­веком, но и каким-либо орудием производства). Поэтому греки под термином «арете» могли под­разумевать не только «добродетель», но и «до­стоинство», «благородство», «доблесть», «заслу­гу», «добротность», «прекрасную организован­ность» и т.п.

И если вести речь о термине «совесть», то оказывается, что в этическом языке греков не проводилось заметного различия между «созна­нием» и «совестью».

Советский исследователь В.Н.Ярхо, рассматривавший этот вопрос на материале аттической трагедии, показал, что герои Эсхила, Софокла и даже Еврипида больше говорят об осознании содеянного, чем об угрызениях не­чистой совести, больше о «стыде» и «позоре», чем о «совести» в собст­венном смысле слова: «Осознание — феномен чисто интеллектуальный, совесть — в огромной степени эмоциональный, — писал Ярхо, — Стыд предполагает в первую очередь оценку извне, совесть — изнутри; русское сочетание: «ни сты­да, ни совести» очень хорошо передает эту раз­ницу».

Таким образом, можно заметить, что греки тяготели к интеллектуализму не только в понимании совести, но и в понимании доброде­тели и вообще других явлений нравственности. Наблюдаемый интеллектуализм сказался и в те­зисе Сократа о добродетели как знании.

За исходную посылку своих рассуждений о добродетели как знании Сократ брал разум в качестве решающего признака, отличающего человека от животного и вообще от всех живых существ. Из этой посылки вполне логично сле­довал вывод о том, что человек благодаря разу­му ставит перед собой определенные цели и за­дачи; опираясь на приобретенные знания и на­выки, он стремится реализовать свои намерения; чем полнее знания человека и чем выше его квалификация, тем успешнее он решает свои за­дачи и тем больше он удовлетворяет свои по­требности.

Сократ считал, что только знание позволяет человеку разумно использовать сред­ства, которыми он располагает, например богат­ство и здоровье, для достижения благополучия и счастья. Отсюда он строил следующий силлогизм: богатство и здоровье сами по себе ни добро (благо), ни зло. Они становятся тем или другим в зависимости от знания или невежества. Стало быть, знание — благо, невежество — зло. Однако Сократ не останав­ливался на этом выводе. В «Евтидеме» и в особенности в «Хармиде» Платона, говоря, что знание есть благо, Сократ считает, что знание знанию — рознь: одно дело — знание в производительной деятельности, например, плотника или кожевни­ка, а другое — знание в области политического управления, направленного на то, чтобы «сде­лать людей добрыми», не говоря уже о знании добра и зла в сфере нрав­ственности, где оно по своей ценности превосхо­дит все другие виды знания. Для Сократа этическое знание носит всеобъемлющий характер: оно есть знание того, что составляет счастье и определяет правильный выбор линии поведения и образа деятельности вообще для его достижения.

Сократ считал неправомерным проведение полной ана­логии между этическим поведением и практиче­ской деятельностью, например по изготовлению вещей. О невозможности такой аналогии свиде­тельствует и то огромное значение, которое Со­крат придавал этическому знанию по сравнению с другими видами знания. Однако выдвижение этического знания на первый план и ограниче­ние аналогии между этическим поведением и практической деятельностью, наблюдаемые у фи­лософа, придавали его тезису о добродетели как знании, пожалуй, еще более парадоксальный ха­рактер, чем это было в начале его рассуждений, когда он говорил о роли знания вообще.

Казалось бы, что ему легче всего было решить вопрос так, как его решают некоторые совре­менные авторы, заявляющие, что «знания — не единственный регулятор поведения. Помимо зна­ний на поведение конкретной личности, особенно в житейских, межличностных отношениях, ока­зывают большое, а иногда и решающее влияние желания, чувства, воля, привычки и даже настроения». Приведенное соображение не ново. Оно было известно и Сократу. Многие из его современников утверждали, что бывает немало случаев, когда люди, «зная, что лучше всего, не хотят так поступать, хотя бы уних ибыла к тому возможность», а поступают вразрез со своим знанием потому, что «уступают силе удовольствия или страдания» или каким-либо другим переживаниям и эмоциям.

Создается впечатление, что, полемизируя с этим распространенным мнением, Сократ брал­ся доказывать положение о существовании одно­значной связи между знанием и поведением, о невозможности такой ситуации, когда человек, не принужденный внешними обстоятельствами, действовал бы вразрез со своим знанием, в противовес тому, что он считает правильным.

Выдвинутая Сократом аргументация отличается изощренностью и чрезмерной сложностью, по­этому приходится прослеживать ее более или менее подробно, чтобы обнаружить ее уязви­мость.

Прежде всего Сократ направляет свое усилие на опровержение распространенного мнения о власти удовольствий или страданий как об ис­точнике дурных поступков. С этой целью он разграничивает удовольствия и страдания на те, которые сопровождают поступок в данный мо­мент, и на те, которые являются последствиями данного поступка в будущем. Вслед за этим Сократ показывает, что бывают поступки и дей­ствия (телесные упражнения, военные походы, лечебные прижигания, разрезы, прием лекарств и голодание), которые хотя и в настоящий мо­мент мучительны, вызывают боль и страдание, но тем не менее считаются благом, поскольку в последующее время приносят «здоровье, кре­пость тела, пользу для государства, владычество над другими и обогащение». В соответствии с этим он замечает, что хотя некоторые дурные поступки приятны, но вопре­ки непосредственному удовольствию, ими вызы­ваемому, всеми признаются злом, ибо последую­щие страдания и мучения, связанные с этими поступками, перевешивают заключенные в них удовольствия.