Во-первых, подверглась сомнению имплицитная посылка Парсонса, что все виды социального дей­ствия (поведения) можно уложить в логическую структуру «социальной системы» («прокрустово ложе»). Есть такие виды деятельности, которые в неё не укладываются, в частности «эксцентрич­ное» научное поведение. В деятельности ученого помимо жесткого набора процедур, чтобы прояс­нить концепцию в его аналитической работе, ис­пользуются интуиция и воображение. В этой ситуации исследователь не скован правилами и ме­тодом — они отступают на задний план. Да и развитие общества - это творческий процесс по­рождения нового, в котором присутствует «фактор X», — то неизвестное, которое обусловливает не­ожиданные повороты, и предусмотреть их невоз­можно. Поэтому управление сложной социальной действительностью нельзя свести к жесткому прог­раммированию.

Парсоновские функциональные императивы за­ключали в себе форму ограничений количества, полезности функций и их структурно-институцио­нального обеспечения. Это проявилось в том, что предложенная им схема структурно-функциональ­ного анализа оказалась нечувствительной к нега­тивным сторонам современности — проявлениям в ней дисфункций, дестабилизирующих социальный мир и ведущих к распаду систем. Уже в мертоновской концепции введение понятий эуфункция и дисфункция, чуждых подходу Парсонса, заметно расширяло идею функциональности и поле иссле­довательских проблем. Влиянием данных характе­ристик нарушения равновесия объяснялось всякое отклонение в социальных действиях людей от гос­подствующей в обществе системы норм и ценнос­тей (преступность, рассовые волнения, революци­онные выступления и т. п.), являющееся источником напряженности в обществе.

Кроме того, в рамках данной схемы поведение человека интерпретировалось под определяющим воздействием социальных институтов и всеобъем­лющего нормативизма, которые налагали ограни­чения на свободу выбора в человеческой деятель­ности. Но человек несет ответственность перед совестью за свои деяния: их можно совершить или не совершить, т. е. они лежат в полосе свободы.

Во-вторых, естественнонаучная и универсалис­тская ориентация структурного функционализма в качестве идеала акцентирует функции и цели, а не людей с их практическими и субъективными ас­пектами в повседневной жизни. Однако социаль­ные изменения предстают как замена одних соци­альных структур другими, смена одних образов жизни, ценностей другими и т. д. При этом чело­век выступает как творец мира, способный его изменить.

Социология — это наука о людях и для людей. Поэтому она должна повернуться к человеку и свя­занному с ним «субъективному смыслу» — мотивационно-смысловой сфере человеческой деятельнос­ти. Движение маятника началось в обратном направлении — к идеалам гуманизма и герменев­тическим традициям. Главный лозунг данного эта­па: «Вернуть в социологию человека».

В-третьих, в действительности нормой выступа­ет наличие альтернативных, конкурирующих со­циальных явлений — религии, политических иде­ологий, моральных представлений и т. п. Поэтому, помимо равновесия, имеют место столкновения культур, социальные изменения, конфликты ценностей, которые являются типичными и неизбеж­ными для современного дифференцированного и стратифицированного общества. Снятие с них об­винения в аномальности превращало теорию рав­новесия в догму и способствовало проникновению в социологию теории организации. Последняя раз­рабатывает «рациональное регулирование» социаль­ных конфликтов по определенным правилам игры, приемлемым для обеих спорящих сторон и приво­дящим их к «общему знаменателю».

Эти и другие доводы использовали критики структурного функционализма для раскрытия не­состоятельности его линии на создание «большой теории» и неспособности охватить всю социальную реальность. Данная концепция была дискредити­рована и перестала быть единой теоретической платформой в социологии: начался процесс её са­турации (затухания). Западная социология начала новый этап своего развития.

Критика структурного функционализма и свя­занные с этим изменения духовного климата в «ака­демической» социологии, обеспечили в 60-е годы почву для осуществления модификаций «большой теории» социологии и «теоретического взрыва». Он был связан с развитием и обогащением крити­куемых идей, переработкой ключевых вопросов проблемы сценариев развития настоящего, способ­ного принять вызов будущего. Никто не хочет жить по-старому, и все стремятся к прорыву в новое качество социальной жизни. За всем этим стоит потребность иметь как можно более точное знание о том, что и как должно подвергаться регулирую­щему воздействию и изменению, социальному кон­тролю. Проблема состоит и в том, каким образом наиболее рационально сохранить плюральность социального мира — разнообразие, толерантность и свободу как общественный идеал.

В борьбе со структурным функционализмом фор­мируется теоретический авангард в лице социоло­гии «среднего значения», качественного стиля (символический интеракционизм, феноменология и т. п.), ведущих поиск путей и средств решения социальных проблем в рамках существующего ста­тус-кво. Наряду с ними формируется критическая социология, ставящая под сомнение индустриалист-ские начала общества. Такое быстрое умножение вариантов теоретического поиска есть весьма обыч­ный симптом кризиса науки: новые теории пред­стают как непосредственная реакция на данный кризис.

С утратой структурно-функциональным направ­лением своего престижа вновь встал вопрос о свя­зи теорий и методов в социологии, о теоретической основе эмпирических исследований. В его решении в рамках трихотомии -методология—теория—ме­тод» наметилось два принципиальных подхода. Сто­ронники одного стояли на позиции принципиаль­ного разрыва между философской методологией и теоретической системой в социологии. В частнос­ти, такой подход разрабатывался Р. Мертоном, защищавшим позитивистскую ориентацию социо­логии на «модель» естественнонаучного знания. Применительно к теориям «среднего ранга» разра­батывалась также методика и техника социологи­ческого исследования, технология внедрения его результатов. Все это соответствовало сознательно выдвигаемой установке построения единой методи­ческой методологии и её сближения с принципами гуманитарного знания.

Сторонники другого, наоборот, стояли на пози­ции обязательного философско-методологического обоснования теоретических проблем социологии и привязанности методов исследования к соответству­ющим теоретико-методологическим принципам. Это заставляло их искать новые подходы к построению «общей теории», но уже в рамках гуманистичес­кой тенденции в социологии, качественного подхо­да к социальным явлениям. Данная волна на мно­гие годы определила контуры новейшей социологии и создала основу «интеллектуального социологического климата», свойственного гуманитарным наукам.

Вместе с тем, сторонники обоих подходов раз­деляли точку зрения о необходимости установле­ния принципиальной взаимосвязи между теориями и методами в социологии: между определенной трактовкой социального мира и соответствующим набором методов и техники (конкретных методик) его исследования. Но тогда неизбежно возникал другой вопрос: какие теоретические концепции должны выступать исходными по отношению к ис­следовательским процедурам?