Не прибегают к метафоре в разных видах делового дискурса: в законах и военных приказах, в уставах, запретах и резолюциях, постановлениях, указах и наказах, всевозможных требованиях, правилах поведения и безопасности, в циркулярах, в инструкциях и медицинских рекомендациях, программах и планах, в судопроизводстве (приговорах частных определениях), экспертных заключениях, аннотациях, патентах, и анкетах, завещаниях, присягах и обещаниях - словом, во всём, что должно неукоснительно соблюдаться, выполняться и контролироваться, а следовательно подлежит точному и однозначному пониманию. Приведенный перечень показывает, что метафора несовместима с прескрептивной и комиссивной (относящейся к обязательствам) функциям речи. Естественно, что метафора редко встречается и в вопросах, представляющих собой требование о предписании (типа "Как пользоваться этим инструментом?"), а также в вопросах, имеющих своей целью получение информации.

Прескрипции и комиссивные акты соотносятся с действием и воздействием. Они предполагают не только выполнимость и выполнение, но и возможность определить меру отступления от предписания и меру ответственности за отступление. Метафора этому препятствует. (Запомним это положение: мы ещё вернёмся к нему позже).

Метафора часто содержит точную и яркую характеристику лица. Это - приговор, но не судебный. Так именно её и воспринимают. Никакие ссылки на классификационную ошибку не ослабляют силу метафоры. Иван Иванович Перерепенко, когда его назвали гусаком, тщетно ссылался на своё дворянство, зафиксированное в метрической книге, между тем как гусак "не может быть записан в метрической книге, ибо гусак есть не человек, а птица" (Гоголь). Бранные и оскорбительные слова (негодяй, дурак и пр.) не пристают к человеку так прочно, как метафорический образ: то, что сам Иван Иванович назвал своего друга дурнем, было тотчас забыто.

Метафора - вездесущий принцип языка. В обычной связной речи мы не встретим и трех предложений подряд, в которых не было бы ме-тафоры. Даже в строгом языке точных наук можно обойтись без метафоры лишь ценой больших усилий: чтобы избежать метафор, надо сперва их обнаружить. И, кстати, метафоры, которых мы избегаем, направляют наше мышление точно так же, как и те, которые мы употребляем.

Сфера политических языковых игр, по идее, должна быть бедна метафорами, т.к. речь публичного политика в изрядной степени состоит из комиссивных актов (предвыборных обещаний и т.п.), степень последующего воплощения которых в реальность должна быть контролируема. Но, как только центр тяжести переносится на эмоциональное воздействие, что в политической жизни (из-за низкой политической, экономической и т.п. грамотности электората) случается чрезвычайно часто, запрет на метафору снимается. Так, когда в речи ультиматум вырождается в угрозу, имеющую своей целью устрашение, он может быть выражен метафорически. Сфера выражения эмоций и эмоционального давления вносит, как в обыденную, так и в политическую речь элемент артистизма, а вместе с ним и метафору.

Любой текст, любое высказывание (будь это хоть мантры в буддийских "молитвенных колёсах") всегда подразумевает реципиента (акцептора), направлено на реципиента и предполагает реакцию реципиента. По словам Лотмана, взаимоотношения текста и аудитории характеризуются взаимной активностью: текст стремится уподобить аудиторию себе, навязать ей свою систему кодов, аудитория отвечает ему тем же. Текст как бы включает в себя образ "своей" идеальной аудитории. Таким образом, использование метафоры (как и любого другого тропа) зависит от структур кодов, образующих семиотические личности автора и предполагаемого интерпретатора (читателя, слушателя, реципиента, акцептора). Эти семиотические личности не идентичны, и потому автор, ориентируясь на реципиента, перекодирует свою изначальную мысль в соответствии со своей интерпретацией системы кодов потенциального читателя. Наиболее точной с точки зрения ожидаемой реакции реципиента такая перекодировка оказывается, если является адресной - когда автор достаточно хорошо представляет себе систему текстов, мифов, субкультуру, традицию, к которой принадлежит реципиент. Абсолютная точность такой перекодировки невозможна даже в случае личного письма хорошо знакомому человеку, а в случае СМИ, когда текст адресуется макрогруппам, целым субкультурам, - тем более. Но более или менее однозначные интерпретационные коды (тексты-посредники, тексты-функции) традиции всё-таки присущи. Соприкасаясь с кодом автора, коды традиции оживают, актуализируя прежде скрытые смысловые потенции.

Одним словом, коммуникативная задача метафоры (тропа) состоит в том, чтобы донести значение кода А, входящего в семиотическую систему коммуниканта X, но "тёмного" для коммуниканта Y, до коммуниканта Y при помощи кода B, ясного для обоих коммуникантов и являющегося органичной частью семиотической системы Y (как частный случай X и Y могут быть внутренними подструктурами одной семиотической личности).

Заметим, кстати, что почти любое сообщение вообще редко бывает однозначно интерпретируемым, использование же для сообщения несвойственного порождающей его системе кода (метафора) делает неожиданные для автора интерпретации ещё более возможными (особенно, если учесть, что адресация публикуемого текста весьма условна, а его интерпретации не заканчиваются на первом интерпретаторе, т.е. непосредственном читателе: возможно дальнейшее функционирование элементов текста, попадание их в другие интерпретирующие системы, как то - обсуждения, комментарии и т.п.).

Политическая метафора функционирует по тем же законам. Коммуникативную же цель её можно сформулировать очень коротко:

политическая метафора есть речевое воздействие с целью формирования у реципиента (чаще всего - у общества, электората) либо положительного, либо отрицательного мнения о той или иной политической единице (политике, партии, программе, мероприятию).

§ 1.2 Речевые стратегии и тактики, использующие политическую метафору. Концептуальные поля, актуализируемые в метафорическом кодировании

Речевые стратегии, в которых необходимо использование политических метафор можно условно разделить на две основные категрии: 1) стратегия дискредитации, 2) стратегия превознесения (оправдания).

Остановимся на стратегиях речевого воздействия подробнее. Речевое воздействие (в широком смысле) можно отождествить с процессом речевого общения, взятом в аспекте его целенаправленности. Научные исследования показывают, что в любом акте речевого общения коммуниканты преследуют определенные неречевые цели, которые в итоге влияют на деятельность собеседника. Так, например, Р. Блакар утверждал, что выразиться "нейтрально" невозможно, поскольку даже неформальный разговор предполагает "осуществление власти", то есть воздействие на восприятие и структурирование мира другим человеком. Модель мира представляет собой определенным образом организованные знания о мире, свойственные когнитивной системе или ее модели. С одной стороны, в модель мира входят общие знания о мире, которые можно считать "объективными". Речь идет о простых пропозициях типа "снег весной тает", специальных фактах вроде "Волга впадает в Каспийское море" или правилах продукций ("Если холодно, то нужно тепло одеваться"). С другой стороны, в модели мира присутствуют и знания другого типа, которые условно можно назвать "субъективными". Это ценности и их иерархии, семантические конструкты типа "норма" и другие когнитивные структуры, обобщающие опыт индивида и социума. Эти когнитивные структуры, или когнитивные категории, существуют на так называемом базовом уровне категоризации.