Он, словно чародей, все в перлы обращает,

И вечно радует, и вечно восхищает.

Одушевление в его стихах живет,

И мы не сыщем в них назойливых длиннот.

Хотя в сюжете нет докучного порядка,

Он развивается естественно и гладко,

Течет как чистая, спокойная река,

Все поражает в нем — и слово, и строка,

Любите искренне Гомерй труд высокий,

И он вам преподаст бесценные уроки.

В XVIII в. — и чем дальше, тем больше — Гомер трактуется как символ всего греческого народа, а его поэмы начинают воспринимать­ся как позднейшая композиция из отдельных былин или песен. Можно было бы привести длинный ряд имен крупных исследователей, встав­ших на этот путь. Все эти критики, кроме того, выдвигали на первый план безусловно народность Гомера, простоту и наивность его мировоз­зрения, безоблачный, детский характер его образов, его гениальность и неподражаемость. Это свидетельствовало уже о начале романтизма в литературе. Но Гомер пережил не только Возрождение, классицизм и романтизм. В период расцвета позитивной филологической науки, т. е. в середине XIX в., он подвергся всестороннему изучению и подвергает­ся ему вплоть до настоящего времени с лингвистической, литературо­ведческой, социально-политической, этнографической и археологичес­кой точек зрения. В течение XIX—XX вв. появилось громадное коли­чество изданий Гомера и комментариев к ним.

Византия тоже едва ли когда-нибудь забывала Гомера, насколько можно судить по комментариям к нему (Евстафий, XII в.) и его изложениям (стихотворным, как Цец, XII в., или прозаическим, как историк Иоанн Малала, VI в.). В древнерусской литературе упоминания о Гомере начинаются еще с XII в. В XVIIa. его знатоком оказывается Симеон Полоцкий, а в XVIII в. число поклонников и переводчиков Гомера растет во главе с такими писателями, как Кантемир, Ломоносов, Тредиаковский, Сума­роков, Херасков, Державин, Карамзин, Радищев и Крылов.

В русской литературе XIX в. не было почти ни одного писателя, который бы не вдохновлялся Гомером. Своими глубокими суждениями о Гомере известен Белинский, весьма выразительно писавший о гомеров­ской народности, героизме, поэтической сложности и детской простоте, о зарождении в его творчестве всех литературных жанров, о его мировой значимости.

Можно предполагать и непосредственное влияние Гомера на твор­чество Гоголя, на вдохновенную теорию эпоса, созданную им для про­славления именно Гомера. Как представителя старинного патриархаль­ного общества Гомера рассматривал Чернышевский. Большой интерес к Гомеру проявляли Тургенев и Достоевский. Л. Толстой писал о Гомере, что это “вода из ключа, ломящего зубы, с блеском и солнцем и даже с соринками, от которых она еще чище и свежее” (письмо к А. Фету).

Переводы Гомера на русский язык появляются во второй половине XVIII в., а в 1829 г. выходит знаменитый перевод “Илиады” Гнедича. Гнедич создал неувядаемый памятник возвышенного и тор­жественного, но в то же время и жизнерадостного и поэтического понимания Гомера.

Несомненно, новым и весьма оригинальным истолкователем Гомера явился В. А. Жуковский в своем переводе “Одиссеи”, который был напечатан в 1849 г. Крупнейший русский поэт видел в эпосе Гомера наивный и патриархальный мир, соответствующий по духу древнерус­скому опоэтизированному прошлому в древнерусском духе.

Известный писатель В. В. Вересаев в своих переводах обеих гомеровских поэм (опубл. в 1949 и 1953 гг.) подчеркнул жизненность и суровую простоту их языка, далекого от высокой торжественности и напыщенности.

Советские ученые обращают особое внимание на демократизм гоме­ровского эпоса и его прогрессивные тенденции.