Такая атмосфера царит и во всех остальных рассказах этого цикла Мураками. Речь здесь идет о вполне обычных людях, чья внешне благополучная жизнь пронизана ощущением неполноты и пред­чувствием некоего разрушительного потрясения. В "Пейзаже с утюгом" молодая сотрудница ночного магазина Дзюнко любуется на огонь вместе с Миякэ - нелюдимым мужчиной средних лет, ко­торый оставил в Кобэ жену и детей и теперь, по­сле землетрясения, боится наводить о них справ­ки. Он часто посещает магазин, в котором работает Дзюнко, поскольку не любит холодильники: как ему кажется, они таят в себе опасность медленной, мучительной смерти в закрытом ящике. Он рисует символические изображения и разводит кост­ры из сплавного леса, что вызывает у героини ассо­циацию с рассказом Джека Лондона "Костер". Герой этого произведения "всем своим сущест­вом тянулся к смерти. Хотя она [героиня] и не могла объяснить, откуда она это знала, но зна­ла с самого начала и наверняка. Смерть - вот чего он хотел на самом деле. Он знал, что это вы­ход для него. И все-таки ему приходилось бороть­ся изо всех сил - бороться с могущественным врагом, чтобы выжить". Дзюнко тоже чувствует себя опустошённой, как и герой первого рассказа. Она засыпает перед костром, повторяя в уме слова Миякэ: «Погаснет огонь - станет холодно. Не захочешь, а проснёшься».

В рассказе "Все божьи дети могут танцевать" Ёсия, молодой издательский работник, бо­ится своего влечения к матери, красивой и оди­нокой активистке религиозной секты, без­успешно пытающейся внушить сыну, что он - сын Бога. Пока она оказывает помощь жертвам землетрясения, он встречает в метро человека, который, как ему кажется, и есть его настоя­щий отец. Ёсия довольно долго преследует пред­полагаемого отца, но тот в конце концов исче­зает, и герой, поздней ночью оказавшийся на заброшенном бейсбольном поле, пытается ос­мыслить ситуацию: "Чего я этим хотел добиться? - переспрашивал себя на ходу Ёсия. Или я сам стремился проверить связь с тем, что здесь и сейчас находится? … Нет, не это. Я гонялся за хвостом мрака, сидящего во мне самом». Примирившись с тайной своего рождения, Ёсия пляшет в почти религиозном экстазе, вспоминая о давней по­дружке, называвшей его "Лягушонком" из-за его неуклюжих танцевальных па. Тем не ме­нее, танцевать он любит. У него такое ощуще­ние, что он двигается в такт ритмам вселенной: "Сколько он танцевал, Ёсия не помнил. По-видимому - долго. Он танцевал, пока весь не взмок. А потом вдруг ощутил себя на самом дне земли, по которой ступал уверенным шагом. Там раздавался зловещий рокот глубокого мрака, струился неведомый поток человеческих желаний, копошились скользкие насекомые. Логово землетрясения, превратившего город в руины. … Ёсия перестал танцевать, отдышался и посмотрел под ноги - словно заглянул в бездонную расселину".

В "Таиланде" женщина-врач Сацуки борется с фантазия­ми об ужасной смерти человека из Кобэ, лишив­шего ее счастья материнства. Водитель-таилан­дец Нимит, устроивший для Сацуки посещение бассейна, размышляет о природе своей любви к джазу: его ли это собственное пристрастие или он унаследовал его - в обмен на свою независи­мость, - от одного норвежца, на которого рабо­тал тридцать три года. К финалу в рассказе возникают оккультные явления: Нимит приво­зит Сацуки в глухую деревню, где ясновидящая подсказывает героине способ освободиться от "камня" ненависти, засевшего у нее внутри, - она должна вызвать во сне образ змеи и победить ее.

"Дружище Квак спасает Токио" - един­ственная вещь цикла, где автор выходит за пре­делы повседневности, причем делает это с эле­гантным комизмом. Недооцененный, мало полу­чающий и много работающий инкассатор по имени Катагири возвращается домой, где обна­руживает гигантскую лягушку. Крупное и весь­ма просвещенное земноводное цитирует Ницше, Конрада, Достоевского, Хемингуэя и Толстого, а еще постоянно поправ­ляет Катагири, пытающегося говорить: "Господин Квак". Дружище Квак (он предпочитает, чтобы к нему обращались именно так) сообщает Ката­гири о том, что они вдвоем должны спасти Токио от землетрясения, еще более страшного, чем в Кобэ: вместе им предстоит спуститься в не­дра земли и сразиться с Дружищем Червяком - гигантской тва­рью, готовящейся выплеснуть свою неимовер­ную агрессивную энергию прямо в том месте, где находится Токио. Дружише Червяк и "скользкие насекомые из логова землетрясения, превратившего город в руины" из рассказа " Все божьи дети могут танцевать " перекликаются между собой - это один из любимых приёмов Мураками: он, например, часто даёт разным героям одинаковые имена, или использует в рассказах героев, уже появлявшихся в романах.

Вот как проявляется страх перед смертью у господина Катагири: накануне той ночи, когда он должен был вместе с Дружищем Кваком спуститься в подземелье, чтобы сразиться с Червяком, ему кажется, что в него выстрелили из пистолета. И Катагири теряет сознание. Очнувшись в больнице, он понимает, что уже безнадёжно опоздал. И тут Дружище Квак приходит в палату господина Катагири. «Вы изо всех сил спасали меня во сне», - рассказывает он. Оказывается, вся жестокая схватка происходила в воображении… В заключительной истории цикла, озаглав­ленной "Медовый пирог", мы встречаем Дзюнпэя, автора короткой прозы, некогда уступивше­го свою тайную возлюбленную лучшему другу. К настоящему моменту пара уже успела развестись, и он снова начинает сближаться с женщи­ной. Он пытается утешить ее маленькую дочь Сару - после того как девочка посмотрела ре­портажи о землетрясении в Кобэ, ей снятся кош­мары. Сара боится злобного Землетряса, кото­рый обитает в телевизо­ре и грозится запихать всех, кто попадается на его пути, в маленькую коробочку (снова страх медленной смерти в замкнутом пространстве - как в "Пейзаже с утюгом"). Прошло уже немало времени с момента раз­вода возлюбленной Дзюнпэя, но герой так и не решился сделать ей предложение. Но картины смерти и разрушения, опять-таки, становятся импульсом к действию. Отныне Дзюмпэй не только станет защитником девочки и ее мамы, но и будет сочинять истории, не похожие на те, что писал раньше, истории "о том, как ночью кто-то спит и во сне с нетерпением ждёт, когда кончится ночь, чтобы скорее прижать к себе любимых людей в первых же лучах восходящего солнца".

1. Жизнеутверждающая проза Мураками.

«Для меня читать романы Мураками -- как снова и снова переживать любовный цикл. Это любовь, обреченная на неудачу. В начале мы страстно влюбляемся в его книги. Дойдя до середины, начинаем сходить с ума -- точно напились допьяна, -- и нам даже хочется, чтобы книга не кончалась. А к концу в нас вползает печаль: мы начинаем понимать, что эта любовь -- книга -- неизбежно подойдет к финалу. Но мы смело пускаемся в окончание романа -- нам же любопытно, что произойдет в самом конце. И в то же время знаем -- разлука близка. Мы всегда испытываем к книгам Харуки Мураками одни и те же чувства, ибо книги его напоминают всю романтическую любовь в этом мире сразу. Но как бы мы сами ни старались, как бы глубоко и истинно ни переживали, Судьба возьмет свое. У меня с книгами Мураками -- любовь. Как, на самом деле, и у большинства из нас. Этим чувством и объясняется, почему мы так легко покупаемся на ту печаль, которую создает в них автор. Каким бы ни оказался конец -- счастливым или грустным, -- у нас остается лишь ощущение безысходности, комок в горле и слезы на глазах».