В известном смысле от этого зависело и решение аграрного вопроса, заложенное в эсеровской программе и составлявшее ее стержень. Еще в марте эсеры внесли закон о прекращении земельных сделок, который был принят правительством в июле. На III съезде вновь было подчеркнуто, что основным требованием партии по-прежнему оставалось требование перехода земли в общенародное достояние и уравнительное трудовое владение ею; соответствующий закон должно было принять Учредительное собрание. Однако еще до его созыва предлагалось передать все земли в ведение земельных комитетов, которые впредь до формирования демократических органов местного самоуправления обязывались к проведению соответствующей аграрной политики. С целью реализации данного решения дважды 29 июня и 19 октября 1917 г., представителями эсеровской партии, министрами земледелия В. М. Черновым, а затем С. Л. Масловым ставился в правительстве вопрос о принятии законопроекта о передаче земель в ведение Земельных комитетов, но окончательно он так и не был принят. Не рассматривался правительством и законопроект о полномочиях земельных комитетов, предложенный опять-таки эсерами с целью скорейшей подготовки и проведения аграрной реформы. Безусловно, главную роль в отсрочке вполне реальных мер играла боязнь несоциалистической части коалиционного правительства возможности поощрения их проведением «явочных действий» масс и усиления анархии. И не случайно кадетские лидеры на IX партийном съезде заявили о нежелании совместной работы в правительстве с Черновым и выразили неудовлетворение по поводу стремления премьера А. Ф. Керенского сохранить его в составе министров. Оказавшись «не ко двору», В. М. Чернов, как и ранее в аналогичной ситуации меньшевик И. Г. Церетели, оставил пост министра земледелия, не добившись от Временного правительства принятия предлагаемых аграрных законопроектов.

С другой стороны, эсеровское руководство, как впрочем, и вся социалистическая умеренная демократия в данной ситуации, когда жизнь кипела, «как в котле», страдало «психологией властебоязни». На 7-м Совете партии, проходившем в начале августа, один из лидеров левого крыла эсеровской партии М. А. Спиридонова предлагала установить в стране единовластие своей партии, как наиболее многочисленной, но данное предложение не было поддержано. В. Чернов объяснял эту боязнь власти, прежде всего, «молодостью» российской демократии, которая «из прошлого» вынесла больше умения бороться, свергать и разрушать, чем созидать и строить, и отличалась слабой ответственностью, опасаясь упрека в узурпаторстве; демократия показала себя способной взять власть, но неспособной пользоваться ею.

Таким образом, позиция партии эсеров во многом расходилась с политикой Временного правительства, даже после вхождения в него социалистов; более того, под влиянием реальной обстановки она претерпевала определенные изменения, как было, например, в вопросе о роли Советов осенью 1917 г., когда последние стали рассматриваться значительной частью партии как обязательный элемент демократической системы власти.

Вместе с эсерами под лозунгами «объединенного фронта демократии» и «защиты завоеваний революции» в февральско-мартовские и последующие дни выступали социал-демократы — меньшевики. Политическое кредо, которое они разрабатывали на протяжении всего периода своего существования, политическая культура и психологический настрой, присущие их лидерам, позволяли им играть весьма важную роль в происходивших событиях. Именно деятели меньшевистской партии (Н. С. Чхеидзе, М. И. Скобелев) — умеренного крыла российской социал-демократии — возглавили Петроградский Совет с момента его образования в феврале, как и системы Советов по всей стране, имели солидные фракции в городских думах и осуществляли руководство ими совместно с эсерами до осени 1917 г., а в некоторых регионах — и после падения Временного правительства. И это не было случайным, ибо одним из элементов меньшевистской концепции в отличие от либеральной было отстаивание положения о том, что динамика революционных процессов обязательно предполагала появление новых политических институтов «явочным путем», и одной из задач своей партии они считали их поддержку, хотя и солидаризировались, особенно в первые месяцы революции, с эсерами в признании факта советизации страны скорее как политического, нежели административного и государственно-правового акта.

Российские меньшевики, как, впрочем, и большевики, были единодушны в мнении, что в февральские дни Россия вступила в стадию буржуазной революции. Идейные расхождения не только между одними и другими, но и в самой среде меньшевиков вызывались, как правило, идеологическими причинами, т. е. различным пониманием марксистских идеологем: о длительности и характере движения к социализму; о глубине и размахе социальных преобразований в переходный период; о степени участия (и мере политической ответственности) рабочего класса и буржуазии, а также их партий в этих условиях. Именно такие идеологические категории, определяемые классовым подходом к анализу социальных отношений, использовали российские социал-демократы при характеристике политических ситуаций 1917 г.

Будучи сторонниками, как им казалось, ортодоксального марксизма, меньшевики были единодушны в одном: социализм в России мыслим лишь «на фоне социалистической Европы и при ее помощи», страна «в марксистском смысле» еще «не созрела» для социалистической революции. Такие заявления были сделаны в первые мартовские дни Н. Н. Сухановым и О. А. Ерманским, внефракционными социал-демократами, избранными в Петроградский Совет и со временем примкнувшими к левому крылу российских меньшевиков-интернационалистов, возглавляемым Ю. О. Мартовым. Им были тождественны оценки, данные плехановской группой «Единство», занимавшей, по общему признанию, крайне правую позицию и в лице своего лидера Г. В. Плеханова считавшей, что в России на тот момент не было «объективных условий, нужных для углубления революции в смысле замены капиталистического строя социалистическим». На решении общенациональных, а не социалистических в силу их нереальности задач также настаивали более центристски настроенные меныпевистские деятели: Н. С. Чхеидзе, А. Н. Потресов и даже вернувшиеся в марте из Сибири в Петроград Ф. И. Дан, И. Г. Церетели и др.

Ориентируясь на определенные идеологические установки, нередко мешавшие принятию неординарных решений, меньшевики тем не менее пытались обосновать тактическую линию своей партии после февраля на основе учета социально-политических реальностей, главными из которых они считали слияние войны и революции, явившееся трагическим грузом для формирующейся новой государственности, а также наличие традиционной конфронтационности у российских партий, особенно у радикально настроенных и не склонных к компромиссам.

Сегодня имеет место точка зрения, согласно которой меньшевистские лидеры в первые «мирные» месяцы революции пытались выступать в роли социальных посредников с целью сплочения демократического лагеря, проявляя при этом известный практицизм и маневренность и стремясь удержать развитие событий в очерченных ими рамках. Очевидно следующее: их уверенность в том, что сотрудничество с более прогрессивными элементами из среды цензовых и образованных слоев российского общества возможно, осталась центральным звеном их концепции развития революции, как, впрочем, и признание необходимости достижения соглашений с другими социалистическими партиями.