Герои и толпа
Рефераты >> Социология >> Герои и толпа

В этой выписке из романа истинный герой оказался тот “солдат, который вдруг, с «исказив­шимся от злобы лицом» первый ударил Верещагина. Это был, может быть (и даже вероятно), самый тупой человек изо всей команды. Но во всяком случае его удар сделал то, чего не могли сделать ни патриотические возгласы Растопчина …, ни началь­ственный вид графа, ни его прямые приказания.” Толпа последовала примеру солдата, Верещагин был убит.

“Верещагина погубило неудержимое стремление известным обра­зом настроенной толпы подражать герою. А героем был в этом слу­чае тот драгун, у которого хватило смелости или трусости нанести первый удар. Если читателю не нравится такое употребление слова «герой», то я прошу извинения, но иного подходящего слова я не нашел. Это, разумеется, нисколько не мешает увлекать толпу и истин­но великим людям. Сами по себе мотивы, двинувшие героя на ге­ройство, для нас безразличны. Пусть это будет тупое повиновение (как, вероятно, было у нашего драгуна) или страстная жажда добра и правды, глубокая личная ненависть или горячее чувство любви — для нас важен герой только в его отношении к толпе, только как двигатель. Без сомнения, немало найдется в истории случаев, в ко­торых личные мотивы героев бросают свет на весь эпизод, и тогда мы, разумеется, не можем отказываться от изучения этих мотивов”. Но задача книги все-таки исчерпывается взаимными отношениями двух факторов: героя и толпы.

Михайловский попытался поставить и разрешить вопрос который во всем объеме наука даже не пыталась.

Он постарался уяснить себе эти от­ношения и определить условия их возникновения, будут ли эти усло­вия заключаться в характере данного исторического момента, дан­ного общественного строя, личных свойств героя, психического настроения массы или каких иных элементов. - это можно сказать — непочатый вопрос. “Это зависит прежде всего от край­ней раздробленности знания, в силу которой каждый ученый с бла­городным упорством работает под смоковницей своей специальности, но не хочет или не может принять в соображение то, что творится под соседней смоковницей. Юрист, историк, экономист, совершенно незнакомый с результатами, общим духом и приемами наук физиче­ских, есть до такой степени распространенное явление, что мы с ним совсем свыклись и не находим тут ничего странного. Есть, однако, область знания, более или менее близкое знакомство с которой самые снисходительные люди должны, кажется, признать обязательным для историка, экономиста или юриста. Это — область душевных явле­ний. Положим, что психология и до настоящего дня не имеет еще вполне установившегося научного облика, не представляет собой законченной цепи взаимно поддерживающихся и общепризнанных истин. Но как ни много в этой области спорного, гипотетического и условного, душевные явления настолько-то известны все-таки, что­бы можно было по достоинству оценить психологические моменты различных политических, юридических, экономических теорий.

Какие бы понятия тот или другой экономист ни имел о человече­ской душе для своего личного обихода, но в сфере своей науки он рассуждает так, что единственный духовный двигатель человека есть стремление покупать как можно дешевле и продавать как можно дороже. Для иного юриста мотивы деятельности человека исчерпы­ваются стремлением совершать преступления и терпеть за них нака­зания, и т. п. Так как душа человеческая на самом деле бесконечно сложнее, то понятно, что явления, незаметные с этих условных, спе­циальных точек зрения, ускользают от анализа, хотя в жизни заяв­ляют о себе, может быть, очень часто и очень сильно. Таковы именно массовые движения. Потрудитесь припомнить весь цикл существую­щих так называемых социальных наук — и вы увидите, что ни на одну из них нельзя возложить обязанности изучения массовых дви­жений как таковых, т. е. в их существенных и самостоятельных чертах. Правда, уголовное право знает, например, соучастие в преступ­лении, бунт, восстание; политическая экономия знает стачку, эми­грационное движение; международное право знает войну, сражение. Но уголовное право ведает предмет с точки зрения виновности и нака­зуемости, политическая экономия — с точки зрения хозяйственных последствий, международное право — с точки зрения известного, постоянно колеблющегося, так сказать, кодекса приличий. При этом массовое движение как общественное явление в своих интимных, самостоятельных чертах, как явление, имеющее свои законы, по которым оно возникает, продолжается и прекращается, остается”

“Велик и величествен храм науки, но в нем слишком много само­стоятельных приделов, в каждом из которых происходит свое осо­бое, специальное священнодействие, без внимания к тому, что дела­ется в другом. Широкий, обобщающий характер шагов науки за последнюю четверть века много урезал самостоятельность отдельных приделов, но мы все-таки еще очень далеки от идеала истинного со­трудничества различных областей знания. Если бы нужны были до­казательства, то, может быть, наилучшим доказательством этого рода оказалась бы судьба вопроса, нас теперь занимающего.”

В истории человеческой мысли нередко бывает, что практика предвосхищает у науки известные группы истин и пользуется ими, сама их не понимая, для той или другой практической цели. Наука, например, только теперь узнает природу искусственной каталепсии или гипнотизма, а между тем она была уже знакома древним египет­ским жрецам, не говоря о целом ряде последующих шарлатанов и фо­кусников. Знакома она им была, конечно, только эмпирически, как факт, причем о причинах факта они не задумывались или же искали их в какой-нибудь мистической области. Таких примеров история мысли знает множество. И как практическое применение рычага на неизмеримое, можно сказать, время предшествовало научному его исследованию, так и механику массовых движений эмпирически зна­ли и практически пользовались ею уже наши очень отдаленные пред­ки.

“Военные люди, может быть, первые обратили внимание на неудер­жимую склонность толпы следовать резкому примеру, в чем бы он ни состоял. Есть много военно-исторических анекдотов о паническом страхе или безумной коллективной храбрости под влиянием энергиче­ского примера.” Под влиянием теорий толпы Н. Михайловского, Г. Тарда и Г. Ле Бона проводились исследования социальной психологии солдат, черт его коллективного поведения (бой, отступление, паника), группообразующей роли "строя" и команд и т. п.[9]

Следующим примером подражания у Михайловского это подражания смертным казням. Факты такого подрожания он берет из работ англичанина Миттермайера, тот писал: «Опыты показывают, что нередко казни имеют пагубное влияние на зрителей и по­буждают их самих к совершению убийств», и приводит Британские данные статистики и конкретные примеры.

Еще одно, явление подражания, “лишь отчасти подведомственное науке уголовно­го права, отчасти же далеко выступающее за его рамки, которое, может быть, именно благодаря своей пограничности между двумя или более областями знания, а может быть, благодаря своему резко­му и мрачному характеру несколько более изучено с интересующей нас стороны. Разумею самоубийство. Здесь значение примера и подра­жания не подлежит никакому сомнению”.


Страница: