Характерная особенность Швейцера-человека состоя­ла в том, что он органически сочетал качества, которые принято считать взаимоисключающими: с одной сторо­ны самоволие, индивидуализм, рациональную расчетли­вость, с другой — нравственное подвижничество.

Суть трагедии Швейцер видит в утрате перво­начальной связи миро- и жизне-утверждения с этическими идеалами. В результате этого воля к прогрессу ограничи­лась стремлением лишь к внешним успехам, росту благо­состояния, простому накоплению знаний и умений. Культура лишилась своего исконного и самого глубокого предназначения — способствовать духовному и нравст­венному возвышению человека и человечества. Она поте­ряла смысл, потеряла ориентир, который позволяет от­личать более ценное от менее ценного. Это очень важный момент в философии культуры Швейцера: мировоззрение миро- и жизнеутверждения только тогда становится под­линной культуротворящей силой, когда оно соединено с этикой.

Этико-нормативная программа Альберта Швейцера исходит из предпосылки, что между добродетелью и сча­стьем не может быть синтеза, гармонии. Конфликт меж­ду ними снимается через субординацию. Существует то­лько два варианта такой субординации в зависимости от того, что берется в качестве главной ценности — до­бродетель или счастье. Ни один из этих вариантов не удовлетворяет человека, а вместе они невозможны. Чело­век не может согласиться на то, чтобы жить только для других. Человек не может согласиться на то, чтобы жить только для себя. И то и другое противоестественно, учитывая двуединство человека, его промежуточное по­ложение между животным и богом. Вместе с тем человек не может сделать так, чтобы он одновременно жил и для других и для себя. Альберт Швейцер предложил ориги­нальное решение этой этической головоломки, состоящее в том, чтобы конфликтующие человеческие стремления развести во времени, удовлетворив тем самым властные претензии каждого из них. Если счастье и добродетель никак не хотят уступить первенство друг другу, комп­ромисс может состоять в том, что какое-то время главен­ствует счастье, а какое-то время — добродетель. Говоря более конкретно, первую половину жизни человек может и должен жить для себя, по законам счастья, а вторую половину — для других, по законам добродетели. И чем лучше человек послужит себе (разовьет свои силы, спосо­бности), тем лучше он сможет служить другим людям. В этом смысле первая — порочная, "языческая" — поло­вина жизни является подготовительной ступенью ко вто­рой — добродетельной, христианской — ее половине.

Человека не приходится принуждать и даже учить тому, что значит счастье, личное благополучие. Удоволь­ствия, богатство, власть, успехи и прочие слагаемые счастливой жизни продолжают природные желания индиви­да и культивируются всем устройством цивилизации.

Иное дело — нравственное служение. Оно не так очевидно. Как считал Швейцер, утеря этических ориен­тиров — основная причина упадка культуры — объясня­ется их недостаточной укорененностью в мышлении. Мо­раль должна быть не просто горячо воспринята, но еще и глубоко обоснована. Швейцер искал такую элементар­ную формулу морали, которая бы не поддавалась софи­стическим искажениям и которую нельзя было бы нару­шать с чистой совестью. Он нашел ее в принципе благо­говения перед жизнью. Только признание святости жизни во всех ее формах и проявлениях придает нравственную соразмерность человеческой деятельности, гарантирует здоровое развитие культуры и согласную жизнь в обще­стве — таков основной завет Альберта Швейцера.

Философско-этические взгляды Швейцера наиболее полно изложены в его труде "Культура и этика" (1923). Другим источником этического мировоззрения Швейце­ра, как и всех великих моралистов, является его жизнь.

Этика и мистика

Смысл человеческой жизни не может быть выведен из смысла бытия, а этика — из гносеологии. Но откуда же ей взяться, особенно если учесть, что Швейцер не прием-лет решений, изгоняющих мораль из пределов рациона­льности в область веры, эмоций. И тем более он не может принять отрицание морали.

Этика, считает Швейцер, должна родиться из мисти­ки. При этом мистику он определяет как прорыв земного в неземное, временного в вечное. Мистика бывает наив­ной и завершенной; наивная мистика достигает приобще­ния к неземному и вечному путем мистерии, магического акта, завершенная — путем умозрения. Тем самым про­блема возможности этики приобретает еще большую ост­роту, ибо неземное и вечное не может быть выражено в языке. Язык способен охватить лишь земную и конеч­ную реальность. Эту неразрешимую проблему Альберт Швейцер решил с такой же простотой, с какой Александр Македонский разрубил гордиев узел. Этика возможна не как знание, а как действие, индивидуальный выбор, пове­дение.

"Истинная этика начинается там, где перестают пользоваться словами".

Чистая совесть — изобретение дьявола

Оригинально и поразительно ясно решает Швейцер самый, пожалуй, трудный для этики вопрос о путях ее соединения с жизнью.

Этика конструирует идеальную нравственность по ко­нтрасту с реальным миром. Признание несовершенства человеческих нравов является условием, содержанием оправданием нормативной модели, задающей иную перспективу межчеловеческих отношений. Но чем решительней идеальная мораль порывает с реальным миром, тем выше она взмывает в поднебесье духа, тем трудней пройти обратный путь, спуститься с небес идеальных стремлений на землю практической жизнедеятельности. Человек, желающий быть одновременно моральным практически деятельным, оказывается зажатым между двумя полюсами: святостью и цинизмом. Чтобы остаться верным идеальным предписаниям морали, он вынужден сторониться активной борьбы, стать отшельником, к, впрочем, и поступали многие из христианских святых. Если же человек стремится быть деятельным, до­зваться жизненного успеха, то он должен быть готовым переступить моральные запреты, как бесцеремонно преступали их люди, достигавшие вершин земной власти.

Человек — не ангел, и, как существо земное, плотское, он не может не наносить вреда другим жизням. Однако человек (и имен­но это делает его поведение этическим, нравственным) может сознательно следовать в своих действиях принци­пу благоговения перед жизнью, способствуя ее утвержде­нию всюду, где это возможно, и сводя к минимуму вред, сопряженный с его существованием и деятельностью.

В мире, где жизнеутверждение неразрывно переплете­но с жизнеотрицанием, нравственный человек сознатель­но, целенаправленно и непоколебимо берет курс на жиз­неутверждение. Любое (даже и минимально необходи­мое) принижение и уничтожение жизни он воспринимает как зло. В этике Швейцера понятия добра и зла четко отделены друг от друга. Добро есть добро. Его не может быть много или мало. Оно есть или его нет. Точно так же и зло остается злом даже тогда, когда оно абсолютно неизбежно. Поэтому человек обречен жить с нечистой совестью. Швейцер, подобно Канту, придает концепту­альный смысл утверждению о том, что чистая совесть— изобретение дьявола.