Можно установить определенную зависимость между уров­нем социально-экономического развития общества и эолити­ческим режимом. Чем выше этот уровень, тем демократичнее режим. Но это, конечно, лишь тенденция, которая в конкретных странах в отдельные периоды их истории может нарушаться. Например, в 1933 году нацизм победил в весьма высоко разви­той Германии, однако это имело место в условиях всеохватыва­ющего экономического и политического кризиса. Коммунизм (не в смысле идеального, по К. Марксу, устройства общества, а в смысле тоталитарного политического режима) утвердился в вы­сокоразвитой Чехословакии и ряде других стран на штыках Советской Армии. В 1967 году авторитарный режим «черных полковников» был установлен в Греции, а в 1970 году проком-мунистический режим одержал на выборах победу в Чили, где сменился в результате военного переворота 1973 года весьма авторитарным режимом генерала Пиночета; обе страны отнюдь нельзя было отнести к слаборазвитым, но в обеих авторитаризм существовал относительно недолго. Все это — именно отклоне­ния от подчеркнутой выше генеральной тенденции. И сегодня авторитарные и тоталитарные режимы существуют лишь в на­иболее отсталых странах, хотя и не во всех.

Политическая и правовая культуры.

Определение данного явления есть предмет широкой дискуссии в мировой литерату­ре, однако среди всего многообразия позиций и взглядов можно вынести за скобки некоторые относительно бесспорные положе­ния, признаваемые значительным большинством исследователей. Может возникнуть вопрос: зачем вообще затрагивать данную проблему в курсе конституционного права? Политическая куль­тура — предмет политологии, правовая культура — предмет общей теории права. Однако и то, и другое, во-первых, непос­редственно отражается на содержании и форме конституционно-правового регулирования общественных отношений, а во-вто­рых, определяющим образом влияет на эффективность этого регулирования. Не имея представления о политической и право­вой культуре соответствующего общества, мы не поймем, напри­мер, партийную систему Индонезии, не увидим принципиально­го различия между реализацией одинаковых конституционных положений о правах человека и гражданина во Франции и в Габоне.

В главе II мы затрагивали вопрос о культуре в связи с кон­ституцией, а теперь осветим его несколько шире, имея в виду условия функционирования конституционного права в целом.

Культура общества вообще представляет собой единство ма­териальных и духовных сторон его жизни. Это в полной мере относится к политической и правовой культуре как проявлениям общей культуры общества в определенных сферах жизни. Ма­териальная культура в нашем случае — это предметы, создан­ные или приспособленные для функционирования политических и правовых институтов. Например, мы вряд ли можем предста­вить себе парламент, эффективно действующий вне специально­го здания, где есть залы для заседаний, кабинеты, оборудование и т.п. (вспомним, что выше говорилось о здании бразильского парламента). Но материальная культура в данной сфере при всей своей важности и необходимости имеет все же подчиненное значение. Главное — культура духовная, высокоразвитое поли­тическое и правовое сознание.

Мы можем выделить два_ уровня этого сознания. Верхний уровень — это политическая и правовая идеология, то есть система знаний и" представлений о политике и праве и о тех образцах политического и правомерного поведения, которым надлежит следовать, если разделять систему определенных об­щественных ценностей, например, стремиться к демократическо­му функционированию власти, обеспечению реальности прав и свобод человека и гражданина и т.д. Нижний уровень — это политическая и правовая психология", которая непосредственно определяет поведение людей (наряду, разумеется, с внешними факторами). Между обоими уровнями существует известная вза­имозависимость, но применительно к отдельным людям и их группам, порой весьма значительным, достаточно часто наблю­дается противоречие. Человек считает себя демократом, знает, как нужно действовать демократическим образом, однако если такой образ действий ему почему-либо неудобен, кажется неэф­фективным, то, сознавая ценность демократии, он готов посту­питься ею в конкретном деле, оправдывая себя в лучшем случае тем, что в конечном счете действует на благо людей, а следова­тельно, и той же демократии. В правовой сфере можно привести еще более примитивный пример: человек знает, что красть не­льзя, в принципе согласен с этим, однако для себя в конкретном случае допускает исключение. Здесь речь не о тех, кто убежден, что демократия вредна для общества или что красть можно и нужно, ибо не крадут лишь дураки. У таких людей все сознание антисоциально, и их не так уж много. А вот таких, у кого идеология и психология ориентированы несовпадающим обра­зом, к сожалению, порой оказывается и большинство.

Особенно опасно, когда в руках такого человека с раздвоен­ным сознанием оказываются публично-властные полномочия. При их реализации он склонен часто нарушать права других субъ­ектов отношений, в которых участвует как носитель публичной власти, и тем дискредитировать эту власть, подрывая доверие к ней. Недоверие же общества к публичной власти чревато опас­ностью разрушения всякого правопорядка и гибели самого об­щества. Поэтому политическая и правовая культура развитых обществ всегда предусматривает систему институциональных и нормативных гарантий от возможного злоупотребления властью, а люди в политическом и правовом отношении настолько куль­турны, что в любой момент готовы оказать противодействие та­кому злоупотреблению.

Политическая и правовая культура — явление сложное не только с точки зрения "уровней их "в сознании человека, но и потому, что различается в зависимости от исторических условий жизни конкретного общества и его составных частей. Мы можем поэтому говорить о существовании различных субкультур. На­пример, заметны различия в политической и правовой культуре государств, население которых в своей массе исповедует хрис­тианскую или мусульманскую религию, восприняло англо-саксонскую или романскую правовую систему. Политическое и пра­вовое поведение отдельных людей зачастую определяется их принадлежностью к той или иной общественной группе, разде­ляемыми этой группой ценностями. Имеются даже субкультуры преступных сообществ.

В этой связи можно выделить господствующую субкульту­ру — ту, которую насаждает политическая элита, руководящая часть общества. Прочность господства такой субкультуры зави­сит, однако, от того, насколько она согласуется с политической и правовой психологией основной массы населения. Если общес­твенная психология считает дачу взятки нормальным явлением, то любое запрещение взяточничества, какими бы санкциями ни поддерживалось, не будет эффективным до тех пор, пока в массовом сознании не произойдет соответствующий сдвиг. До этого официальная субкультура неизбежно будет оставаться тонким поверхностным слоем. В развивающихся, да и в «соци­алистических» странах, это можно наблюдать сплошь и рядом. Конституционное же регулирование обычно и отражает этот тонкий слой, а реальное регулирование подавляющего большин­ства общественных отношений зачастую происходит в противо­речии с конституционными нормами. Это обстоятельство нельзя упускать ^из вида, читая конституции, например, стран Тропической Африки, где очень многие институты заимствованы от бывших метрополий — Франции, Великобритании, Испании, Бельгии. Для жителей «глубинки» в таких странах само понятие конституции неизвестно: в условиях племенного строя оно ника­кой связи с жизнью иметь не может.