Один из лучших портретов Тициана этих лет—портрет его друга, известного публициста Пьетро Аретино (1545г.), вызвавший неодобрение заказчика, утверждавшего, что Тициан поленился закончить этот холст. В действительности же перед нами превосходный портрет. Массивная фигура «бича монархов», облаченная в великолеп­ное одеяние, тяжело и торжественно разворачивается перед нами, заполняя всю плоскость холста; в резком, горделивом повороте предстает характерное, с крупными чертами, ярким чувственным ртом лицо знаменитого публициста. Все в этом человеке кажется незыблемо-монументальным, и в то же вре­мя все излучает неистощимую энергию.

Еще более интересен портрет главы контрреформации па­пы Павла III Фарнезе (1543г.). В облике согбенного уродливого старца, восседающего перед нами, тоже есть нечто от титанического величия. Его фигура, написанная с редкой даже для Тициана энергией и страстью, вылепленная мощно и широко. Из широкого рукава сутаны выглядывает костлявая, цепкая, очень пристально и многозначительно прописанная рука. Об­раз этого хилого старца превращается в некий зловещий сим­вол эпохи феодально-католической реакции.

Еще более сложная картина современности раскрывается в неоконченном групповом портрете Павла III и его внуков Алессандро и Оттавиано Фарнезе (1545—1546). И неоконченная картина художника поражает великолепием и размахом его замысла: он превращает портрет в монументаль­ное полотно, изображая фигуры заказчиков в полный рост, находит торжественную и неслыханную по красоте и смелости красочную гамму, построенную на всем богатстве красных то­нов.

Сама сюжетная завязка — прием папой одного из внуков, юного Оттавиано—как бы обязывала художника найти все­цело парадное решение. Но Тициан открывает за внешней видимостью церемонной сцены совершенно иную действитель­ность, где все пронизано атмосферой подозрительности и взаимной вражды. Папа, еще более немощный и дряхлый, поворачивается к входящему внуку неожиданно быстрым, скользящим движением, втянув голову в плечи, скосив на Оттавиано острый, подозрительный взгляд. Хотя лицо Пав­ла III не закончено, Тициан явственно наметил в нем выраже­ние настороженной недоверчивости. Оттавиано Фарнезе— такой, каким увидел его художник, всецело ее заслуживает. Его фигура склонилась в почтительном поклоне, но слишком близко придвинулась к папе; выделяясь на фоне целой симфо­нии красных тонов глухим, коричнево-черным пятном, она почти зловеще нависает над хилой фигуркой старца, в движениях молодого царедворца Тициан открывает нарочитую мяг­кость и вкрадчивость. Художник пристально вглядывается в его лицо, смиренно склоненное, с хищным, горбоносым профи­лем, полными, чувственными губами, маленьким вялым под­бородком; он заставляет Оттавиано смотреть на папу сквозь смиренно опущенные ресницы неожиданно в упор. Видимо, это лицо, порочное, лицемерно-почтительное, особенно привлекло художника—недаром он полностью закончил его. За маской деланного смирения художник открывает холодного, жестокого, решительного человека. Немой диалог двух честолюбцев от­теняет великолепное, скучающее равнодушие молодого карди­нала Алессандро, безразлично взирающего на нас из-за пле­ча папы. Портрет семьи Фарнезе не имеет никаких параллелей в искусстве Италии этих лет; мы присутствуем как бы при рождении нового жанра — своеобразной исторической картины, построенной на драматическом столкновении реальных, социально-типич­ных характеров. Элементы исторической картины есть и в ряде других портретов Тициана 40-х годов.

В 30-е—40-е годы Тициан находится в зените славы. Но уже в эти десятилетия появляются первые призна­ки охлаждения к художнику ряда заказчиков. С начала 30-х годов в ряде итальянских центров все более широкое распро­странение получает новое, антиренессансное течение—манье­ризм. В 40-е годы Тициан почти не получает заказов от новых правителей Мантуи, Феррары, Урбино. Видимо, не случайно не был закончен и портрет семьи Фарнезе. Долж­ность официального художника Венецианской республики, ве­роятно, тоже отчасти тяготила Тициана; уже в 30-е годы он не выполняет своих обязательств, и в 1537 году потерявший терпение Совет Десяти передал ряд заказов, по праву принад­лежавших Тициану, провинциальному мастеру Порденоне, а в 30-е годы вообще отстранил его от должности, передав ее Якопо Тинторетто.

Так уже в 40-е годы творчество Тициана расходится с вкусами и требованиями официальных кругов. После возвра­щения из Рима он не получает значительных заказов и, ви­димо, поэтому принимает приглашение Карла V приехать в Аугсбург. Император был давним заказчиком Тициана: уже в 30-е годы художник написал его портрет и был награж­ден титулом графа Палатинского. Властитель огромной фео­дальной империи, всегда выступавший в союзе с самыми реакционными сила­ми Европы, был в то же время человеком довольно широкой гуманистической образованности, полным уважения перед итальянским искусством, и, видимо, не сковывал свои­ми требованиями творчество Тициана. Во всяком случае, два портрета императора, написанные Тицианом, не имели ничего общего с требованиями новой, придворной культуры феодаль­но-католических центров.

Портрет, хранящийся в Мюнхенской пинакотеке, принадлежит наряду с портретами Павла III к самым высоким от­кровениям искусства Тициана 40-х годов. «Повелитель полу­мира» предстает перед нами не в ореоле блеска и величия, а как бы наедине с собой, погруженным в невеселые размыш­ления, целиком ушедшим в свои мысли, в момент, когда маска снята и перед нами не император, а человек во всей своей сложности и неповторимости. Немолодой человек с болезнен­но-бледным лицом, спокойно, чуть согнувшись, одиноко сидит перед нами в кресле. Император не наделен титаниче­ской энергией Аретино и Павла III. Его лицо с болезненно сдвинутыми бровями, написанное неулови­мыми, перетекающими мазками, поражает своим сложным, противоречивым выражением отрешенности, глубокой, невесе­лой задумчивости.

Особое место среди тициановских портретов 40-х годов за­нимает портрет молодого феррарского юриста Ипполито Риминальди, долгое время считавшийся изображением неизвестного молодого англичанина. В боль­шинстве портретов Тициана 40-х годов человек предстает перед нами в постоянном взаимодействии, даже столкновении с окружающим миром. Действительность напоминает о себе везде—и в конкретности фона, и в жизни блестяще написан­ных аксессуаров, и в почти титанической активности самих героев. В портрете феррарского юриста, простом и скром­ном, человек предстает перед нами как бы отчужденным от напряженного ритма современности, цели­ком замкнутым в себе, в мире глубокого и сосредоточенного размышления. Портрет Риминальди необычно прост. Перед нами, на фоне серовато-оливковой стены предстает целиком ушедший в свои мысли молодой мужчина в строгом черном одеянии. Ничто не нарушает атмосферы глубочайшей душевной сосре­доточенности. Но перед нами не просто полный привлекательности и благород­ства, глубоко задумавшийся человек. Необычайно пристально вглядывается Тициан в лицо Риминальди, поворачивая его почти в фас к зрителю, выделяя на фоне темных, приглушен­ных тонов очень светлым пятном, повторяя линию его овала изгибом тяжелой золотой цепи. Это лицо живет необычайно сложной жизнью; Тициан пишет его в особой, одухотворенно-трепетной манере, он строит форму с безупречной архитектоничностью. Перед нами предстает человек, всецело ушедший в невеселые размышления о самом сокровен­ном, познавший всю сложность жизни, горечь сомнений и ра­зочарований.