Андрей Иванович был личностью несомненно неординарной. Даже исконно русскому вельможе сохранить влияние и положение в условиях быстро менявшейся, как тогда говорили, «конъенктуры», пережить четыре царствования, было не под силу. Еще сложнее было справиться с этой задачей иностранцу. Андрей Иванович с нею справился, что само по себе свидетельствует о его незаурядности и обладании свойствами, которые помогали успешно миновать многочисленные подводные рифы: проницательностью, коварством, способностью к интриге, жестокостью, умением приспосабливаться, знанием психологии окружавших его людей и т. д.

И положительные, и негативные стороны характера Остермана известны были уже современникам. Саксонский дипломат Лефорт доносил о нем «Остерман отлично ведет дело, заслужил доверие знатных и незнатных, даже враги отдают ему справедливость и признают его достоинства». Французский дипломат Маньян: «Кредит Остермана поддерживается лишь его необходимостью для русских, почти незаменимой в том, что касается до мелочей в делах, так как ни один из русских не чувствует себя достаточно трудолюбивым, чтобы взять на себя это бремя»[14]. Оба дипломата, как видим, дают Остерману односторонне положительную оценку, отмечая его неиссякаемую работоспособность. Более сдержанно отзывалась об Андрее Ивановиче леди Рондо, отмечая наряду с достоинствами и резко негативную черту его характера — неискренность: «Остермана считают величайшим из нынешних министров в Европе, но поскольку искренность — качество, которое обычно не считается обязательным в этой профессии, граф не допускает, чтобы она мешала исполнению задуманных им планов. Он любезен и обладает интересной внешностью, а когда выходит из своей роли министра, то оказывается очень занимательным собеседником . Он не алчен, поскольку остается бедным при всех предоставлявшихся ему возможностях».

Отзывы фельдмаршала Миниха и его сына односторонне негативны, и это понятно, ибо их стараниями фельдмаршал должен был уйти в отставку. Первый называл Остермана двуличным, а второй — хитрым.

Манштейн, хорошо знавший Остермана, сообщает сведения о его манере держаться с людьми. Андрей Иванович умел изъясняться так, «что немногие могли похвастаться, что понимают его хорошо . Все, что он говорил и писал, можно было понимать двояким образом». Отметил Манштейн и крайнюю скрытность Андрея Ивановича, привычку не смотреть собеседнику в лицо и проливать слезы, если считал их необходимыми. Манштейн — единственный из мемуаристов, запечатлевший бытовые подробности личной жизни Остермана: «Домашний образ жизни его был чрезвычайно странен; он был еще неопрятнее русских и поляков; комнаты его были очень плохо меблированы, а слуги одеты обыкновенно как нищие. Серебряная посуда, которую он употреблял ежедневно, была до того грязна, что походила на свинцовую, а кушанья подавались хорошие только в дни торжественных обедов. Одежда его в последние годы, когда он выходил из кабинета только к столу, была до того грязна, что возбуждала отвращение»[15].

В этом свидетельстве сомнительным является лишь сообщение о непритязательном столе графа, поскольку другие современники считали его гурманом и любителем выпить хорошего вина. Что касается скромной меблировки покоев и грязной одежды, то это подтверждают и другие источники. Тем не менее в историографии предпринята попытка подвергнуть сомнению сведения Манштейна. П. Каратыгин, изучавший семейные дела Остермана, полагал, что Марфа Ивановна Стрешнева, выданная за него замуж по настоянию Петра, стремившегося брачными узами закрепить иностранцев, чью службу он высоко ценил, за Россией, была нежной и любящей супругой. Автор статьи в подтверждение своего тезиса о безграничной любви Марфы Ивановны к супругу приводит несколько ее писем к нему. Об этом же говорит ее поведение во время опалы, постигшей графа, — она вместе с ним. отправилась в ссылку в Березов, хотя могла подобной жертвы не приносить. Письма супруги к Андрею Ивановичу действительно свидетельствуют о ее теплых чувствах к нему, привязанности и глубоком уважении.

Самая развернутая и объективная характеристика Остермана принадлежит английскому дипломату Клавдию Рондо, сумевшему подметить в нем как пороки, так и добродетели. Англичанин подтвердил его высокую работоспособность: «Всеми делами занимается исключительно Остерман, и он сумел сделать себя настолько необходимым, что без него русский двор не может ступить ни шагу». В подтверждение своей мысли Рондо приводит любопытную деталь: если на заседании Верховного тайного совета по какой-то причине Остерман отсутствовал, то Головкин, Апраксин и Голицын «посидят немного, выпьют по стаканчику и вынуждены разойтись». Его же перо вывело в 1730 г. следующие слова: «Ума и ловкости в нем, конечно, отрицать нельзя, но он чрезвычайно хитер, изворотлив, лжив и плутоват, ведет себя покорно, вкрадчиво, низко сгибается и кланяется, что русскими признается высшей вежливостью. В этом искусстве Остерман, впрочем, превосходит всех природных русских». К концу же карьеры Андрея Ивановича, несмотря на исключительную способность контролировать свои слова и поступки, на смену вкрадчивости и покорности пришло высокомерие, стремление показать свое превосходство над собеседником. Маркиз де ла Шетарди доносил в мае 1741 г. в Версаль: «Я знаю на основании многих отзывов, что мнение его о своих талантах заставляет его приписывать себе превосходство над другими людьми и давать им чувствовать свое тяжелое господство над ними .»[16].

Помимо фантастической работоспособности, Остерман обладал редким для вельмож XVIII в. качеством — бескорыстием. Такие пороки, как мздоимство и казнокрадство, своими корнями уходят в обычаи, установившиеся в XVI — XVII вв., когда представители власти «кормились» не за счет государева жалованья, а поборами с управляемого населения.

Хотя в XVIII в. чиновник и получал жалованье, он продолжал, как это мы наблюдали на примере А. П. Волынского, вымогать деньги у населения. Среди лиц, находившихся на дипломатической службе, было широко распространено получение от иностранных государств пенсиона. Это была форма подкупа чиновника-дипломата иностранным государством, об интересах которого получавший пенсион, обязывался радеть с особенным усердием. Например, Лесток, личный доктор императрицы Елизаветы Петровны и активный участник переворота в ее пользу, ухитрялся получать пенсион одновременно от французского, прусского и шведского королей.

Остерман в этом отношении оказался чист — все иностранные дипломаты отмечали, что все их старания вручить ему под разными предлогами взятку заканчивались неудачей, и за Андреем Ивановичем закрепилась репутация человека неподкупного.

К. Рондо в августе 1729 г. доносил: «Барон Остерман, человек по общим отзывам неподкупный, недавно отказался принять поместье в Пруссии, приносящее тысяч шесть крон ежегодного дохода и принадлежавшее князю Меншикову». Английский посол Финч в 1741 г. решил облагодетельствовать Остермана 15 тысячами фунтов стерлингов, которые ему понадобились бы в случае давно желаемой им поездки в Англию. Андрей Иванович сначала сказал, что испросит разрешение правительницы, а затем решительно отказался от денежного подарка, заявив, что примет от короля либо его портрет, либо перстень». Любопытно, что два других русских дипломата, князь Черкасский и граф Головкин, приняли денежное вознаграждение в знак заключенного с Англией договора, правда, в меньших размерах — по пять тысяч рублей каждый.