Петербург в романе - это увиденный когда-то Достоевским фантастический город туманных миражей и нереальных видений, как будто его и не было вовсе. Город с его мрачной фантасмагорией – даже не всегда место действия событий, скорее, это полуреальный соучастник происходящего, влияющий на судьбы персонажей. Лирические обращения и признания Белого посвящены чаще всего городу, «Петербург! Петербург! Осаждаясь, пир, меня ты преследовал: мозговою игрою. Мучитель жестокосердный! И – непокойный призрак: года на меня нападал: бегал на ужасных проспектах, чтоб с разбега влететь вот на этот блистающий мост… О, зеленые, кишащие бациллами воды! Помню я роковое мгновение: через сырые перила сентябрьскою ночью и я – перегнулся»/49/.

Первое развернутое описание города дано от лица Аблеухова-Старшего. Оно служит способом психологического раскрытия внутреннего мира сенатора, мертвенной прямолинейности его правления и страха перед островами, населенными рабочими. Когда в повествование входит новый персонаж, Дудкин, образ Петербурга продолжает развиваться, отражаясь и в его сознании, а затем, в лирическом отступлении наполненном патетическими пророчествами автора: «Вы ! В вас осталась память не Петербурга… О, Линии!… Как они изменились: как и их изменили суровые дни!… О, русские люди, о, русские люди! Вы толпы теней с островов не пускайте! Через воды уже перекинуты черные и сырые мосты. Разобрать бы их… Поздно…» /4/.

И здесь главный мотив романа – мотив тревоги, ожидания катастрофы, предчувствия гибели. Катастрофу принесет «толпа теней островов». Поздно что-либо изменять.

Петербург в романе каждый раз изображается по-разному. Аполлон Аполлонович философствует, рассуждает, принимает решения на фоне прямолинейных проспектов, блестящих дворцовых ансамблей. Дудкин – всегда среди прохожих, чиновников, рабочих.

Авторское видение Петербурга в романе – это, прежде всего видение Петербурга первой русской революции, в трагическом финале которой автор увидел лишь слепую стихию разрушения и гибели. Революционный Петербург изображен эскизно: это жители островов, показанные в виде молчаливой или орущей толпы. Революционная толпа представляется автору неуправляемой, разрушительной стихией.

В романе «Москва» город также является главным героем. Делая Москву центром повествования, городом призванным раскрыть судьбоносный ход русской и мировой истории, Белый тем самым как бы оказывается в полемической позиции по отношению к истолкованию роли Петербурга: «… немыслимости понимания определенного периода русской истории, культуры и литературы без уяснения феномена Петербурга/3/.

Романом «Москва» Белый стремится расширить границы видения русской истории, делая петербургский миф не единственным ключом к ней. Текст романа, однако не содержит в себе антитезы Петербург - Москва. Здесь отсутствуют сравнения, параллели. Москва интересует Белого как объект предреволюционной кризисной русской истории. Именно там строятся части «Москвы» - романы «Московский чудак» и «Москва под ударом», в которых Белый рисует разложения дореволюционного быта, нравы старой Москвы.

В свете общей концепции крушения мира накануне революции старая Москва видится в образной системе романа убогой и грязной, с помойками, клопами, зелеными мухами, в паутине сплетен и слухов, мерзлости и пошлости существования. Москва в романе пестра, разноголоса, разноречива. «Здесь человечник мельтешил, чихал, голосил, верещал, фыркал, шаркал из робких фигурок, вьюркивающих из ворот, из подъездов пропсяченной, непроветренной жизни: ботинками, туфлями, серо-зелеными пятнами иль каблучками; покрытые трепаными картузами с рынка, на рынок трусили; тяжелым износом несли свою жизнь, кто мешком на плече, кто – кулечком рогожевым, кто ридикюльчиком, кто – просто фунтиком; пыль зафетюнила в сизые, в красные, в очень большие косищи и рты всякой формы, иванящие отсебятину и пускающие пустобаи в небесную всячину; в псине и в перхоти, в злом раскуряе гнилых табаков, в оплевоньи, в мозгляйстве словесном пошли в одиночку: шли - по двое, по трое; слева- направо и справа налево- в разброску, в откидку, в раскачку, вподкачку».

А вот другая Москва, город иных социальных слоев: «Там шуба из куньего меха, пышного и черно- белого меха садилась в авто- точно в злого рычащего мопса<…> Под <…>вывеской « Сидорова Сосипатра» блистала толпа: золотыми зубами, пенсне и моноклями»/5/.

Если гибнущий Петербург в романе Белого изображен как геометрически правильный, казарменный город, то образ Москвы иной: Москва, – изображается как «воплощенный опухолью, переплетенный сплошной переулочной сетью город: страшная гибель Москвы, прежде всего – внутри ее самой, в сети переулков, изворотов, опутывающих город, где погибло все живое, «все здесь искажалось, смещалось, перекорячивалось…»

Вырастает образ Москвы, столицы переулков, которые как метастазы раковой опухоли разъедали город, чья гибель имеет последствия для всего мира: «Москва вскармливала на груди своей – вихрь мировой».

Финал романа «Москва под ударом» звучит так:

«Раздавалось

- Ура!

Но казалось:

- Пора!

Начинался пожар мировой…»/3/.

Гибнущая, опутанная зловещей паутиной, Москва «под Тартаром» вызывает у писателя чувство национальной боли – чувство настолько сильное, что оно вступает в соперничество с самой идеей гибели города, как паучьего гнезда изжившего себя в своей затхлой консервативности. Этот мотив пронизывает всю художественную структуру произведения. И тогда в описание Москвы врываются картины природы, городские пейзажи, московские дворики, колокольни.

В последней части романа «Маски» образы обоих столиц окрашены особенно сильными лирическими интонациями. Москва видится в виде коня с медным отливом, раздутыми ноздрями – ланьими глазами.

Таким образом, если Петербургу – столице империи был произнесен Белым холодный, безжалостный приговор, то старая Москва – сердце России, болезненно влачилась к своей гибели, уносимая потоком в бездну «Смотрите – на – кровь платке!»

Москва – как безнадежно больное существо умирает, и приговор писателя: «Поскорей!»

Идея Петербурга, гибнущего в казарменных тисках, города, вобравшего в себя противоречия Востока и Запада – версия русской истории даже для начала века не столь уже нова. Оценивая роман «Москва», мы вряд ли обнаружим в нем некую, собственно авторскую, все опрокидывающую идею хода русской истории. Москва по Белому, погибает из-за собственной замшелости, дикости, безнравственности, бескультурья.

У А.Белого, также как и у Ф.Достоевского, преобладающей будет оппозиция – «органический» – «неорганический». Однако если Петербург предстает в романе как призрачный, неорганический город, то и о Москве нельзя говорить как об органическом существе. Москва в романе неоднородна и негармонична.

М. Цветаева также пытается обозначить тему столичного диалога в своем сборнике «Версты 1». Сборник содержит ряд стихотворений о Москве.

Москва у нее – город – символ, город – образ, город – душевное состояние, город – мистическое чудо.