Таким образом, мы можем говорить о том, что, антитеза Москва-Петербург набирает широкий оборот в русской философской и публицистической мысли XIX века. В лице Москвы и Петербурга спорили две школы: славянофилы (московская) и западники (петербургская). За Москвой признавалась сила «охранительная», традиционная, за Петербургом – преобразовательная, цивилизационная. Проблема Москва-Петербург стала ключевой в осмыслении прошлого и будущего России. Славянофилы пророчили Петербургу скорую гибель, обвиняя его в противовес Москве в европеизме и отходе от народа. Западники же наоборот попытались взглянуть на основание Петербурга и деятельность Петра как на естественный, органичный процесс, спасительный для всей России. Данный спор подготовил основательную базу для дальнейшего осмысления социокультурной и исторической роли городов в культурной жизни России.

1.2. Москва - Петербург в современной культурологической мысли

В культурологических науках существует значительное количество работ посвященных Москве и Петербургу. Попробуем обратиться к двум наиболее известным работам, которые в какой-то мере отражают культурологический аспект проблемы. Автором первой работы является К.Г. Исупов, который пытается проследить эволюцию образов Москвы и Петербурга в русской культуре XVIII-XX веков. К. Исупов интегрирует в своем исследовании различные работы писателей, публицистов посвященных проблеме Москва-Петербург.

? откуда взялся? Бицентризм по его мнению не является исключительным свойством отечественной истории. Это, скорее, норма, в которой отражена диалогическая природа всякого подлинно культурного исторического пространства: «Как «Мюнхен/Берлин» для Г. Гейне или «Любек» для Т. Манна, так и Москва/Петербург для бесчисленного множества русских авторов оказались кардинальной жизненной осью: типом мировоззрения, формой культуры, мировоззренческим итогом выбора, стилевым поведением, религиозной и этноязыковой доминантой» /17/. Или так вводится цитата, или: после нее», - пишет (утверждает и тд.) автор работы, полагает исследователь.

Историко- культурная интрига соперничества двух русских центров состояла в глубоко творческом характере их партнерства. Естественно растущая Москва противостоит в мире ценностей русской культуры рационально организованному Петербургу. Антитеза органического и неорганического, в контексте которой разворачивается почти трехвековой диалог столиц, отразилась в описании Москвы и Петербурга. В частности Петербург, был отнесен апокалиптикой. Она стала ведущим смысловым элементом «петербургского мифа».

Репутация беззаконного града накапливалась постепенно и ближайшим генетическим образом связана с восприятием Петра I как Антихриста. Беспрецедентная реформация социального уклада, крушение традиционных картин мира и мира религиозных ценностей, резко изменившееся качество исторического времени (оно катастрофически убыстрилось), – эти следствия дела Петрова вполне естественно активизировали архаический стереотип «подменного» царя, государя-самозванца. Мифология самозванства, которой раскольники отреагировали на новации Петра Великого, целиком вошла в ценностный мир новой столицы, отмеченной сатанински чуждым обликом.

Чем чаще припоминали москвичи о Москве – Третьем Риме, тем больший ужас внушала с дьявольской помощью из ничего возникшая новая столица, грозившая обернуться Римом Четвертым. В борьбе за «римские» приоритеты Москва со временем обретает новую мифологию, - контексты «Города-Феникса», в котором осмыслялась в XIX веке послепожарная Москва. Восстающая из пепла Москва надолго заняла внимание всего мира, как отметил Герцен в памфлете «Москва и Петербург». Москва осмысляется как «Город-Феникс», то есть город, способный к восстанию из пепла, и в этом бесконечном возрождении имеющий харизматическую, божественную отмеченность. Контрастным фоном для Москвы – Города-Феникса – служит прочно установившаяся за Петербургом мифологема Обреченного Града. Дать пояснение, что такое обреченный град.

Также можно вспомнить еще об одном ценностном стереотипе мирового города, в котором осмысляется Петербург: он носитель «цивилизации» как энтропийного оборотня культуры. Это «Город- Вавилон». Вавилонская тематика прочно укореняется в русской культуре, в связи с ней развертывается древняя мифология города- блудницы; все более отчетливо Петербург врастает в старинные контексты падшего Града. – Примеры!

На рубеже XIX-XX веков проблема города, городской среды, городского поведения – одна из центральных. Она ставится на широком фоне философских вопросов внутри уже сложившихся триад «культура- цивилизация – человек» и других из этого ряда. Авангардистские поиски в области новых языков выражения в искусстве коснулись прежде всего градостроительства. Архитектура на некоторое время становится одним из «самых массовых из искусств». Кубизм и конструктивизм в поэзии и живописи, кино и музыке - производные от нее. Утопические варианты мегаполиса следуют один за другим, ничего не кажется неосуществимым. Города космические, подвесные, летающие, подземные, стеклянные, ажурные; города- растения и города- организмы. Утопия предлагает прежде всего новый тип города, жилища и новую свободу для городского человека. На другом полюсе резко возрастает критика капиталистического города, литературу наводняют образы городов- убийц. Мировоззренческая традиция в первую очередь торопится определить понятие Дома и Мира в векторе «домашности». Если «дом- это место, где жить нельзя» (М. Цветаева), то и весь мир – юдоль, а не обитель. Ни одна эпоха не знала такого обострения комплексов бездомности, заброшенности- в бытии, как эпоха начала века и в период между двумя мировыми войнами. В своем торжестве организованного пространства, замкнутого контура, Петербург воспитал в петербуржцах особое отвращение к дому – некогда надежному убежищу. Недоверие к домашнему уюту стало специфической чертой городской психологии Петербурга. Со времен Достоевского закрытое пространство стало осознаваться как метафизически-криминальное (что происходит с Р. Раскольниковым).

Новое испытание в апокалиптических контекстах предстояло Петербургу в XX веке. Он вновь - Город гибели и обитель обреченных; пророчество о скорой гибели Невской столицы входят в моду, заполняют страницы ежедневной печати.

В качестве примера К. Исупов приводит тот факт, что в 1907 году Е. Иванов публикует в альмонахе «Белые ночи» символистские вариации на тему Апокалипсиса: «Всадник. Нечто о городе Петербурге». Здесь, помимо примелькавшегося сравнения с Вавилоном, характерен важный смысловой штрих столицы: ее регулярно-числовая образность. Градостроительная математика Петербурга, его геометрическая упорядоченность традиционно противостоят «кривому» пространству Москвы. В городе Петра торжествует в своем мироустроительном начале Число- Логос. Петербургские числа в эссе Е. Иванова в духе эпохи усиливают те значения, какие черпают из первоисточника, т.е. замыкающего Библию «Откровения Иоанна Богослова». Это числа судьбы, числа мистические и вещие. Петербургским числом у автора «Всадника» оказывается «17», поскольку в 17-ой главе Апокалипсиса говорится о сидящей на звере блуднице; вышина Медного Всадника -17,5 футов; нумер, в котором сидит Германн из «Пиковой дамы»- 17-й. Е. Иванов заставляет нас видеть в Медном Петре двойника апокалиптического Всадника, а в Германне - вариант Голядкина - безумца из «Двойника» Ф. Достоевского. В результате приравниваний число- традиционный символ совершенства и гармонии- обращается в свою противоположность, в энтропийного (полуреального), на гране безумия живущего Города, вся архитектурная математика которого готова рухнуть в бездну небытия под копытами Коня Бледного.