Этногенез и биосфера Земли
Рефераты >> Экология >> Этногенез и биосфера Земли

Поскольку речь идет о «поведении» особей, входящих в разные этносы, то самое простое — обратить внимание на то, как они воздействуют на те или иные природные ландшафты, в которые их забрасывает историческая судьба. Иными словами, нам надлежит проследить ха­рактер и вариации антропогенного фактора ландшафтообразования с учетом уже отмеченного нами деления че­ловечества на этнические коллективы.

Дело не в том, насколько велики изменения, произве­денные человеком, и даже не в том, благодетельны они по своим последствиям или губительны, а в том, когда, как и почему они происходят.

Бесспорно, что ландшафт промышленных районов и областей с искусственным орошением изменен больше, чем в степи, тайге, тропическом лесу и пустыне, но если мы попытаемся найти здесь социальную закономерность, то столкнемся с непреодолимыми затруднениями. Зем­ледельческая культура майя в Юкатане была создана в V в. до н. э. при господстве родового строя, пришла в упа­док при зарождении классовых отношений и не была вос­становлена при владычестве Испании, несмотря на вне­сение европейской техники и покровительство крещеным индейцам. Хозяйство Египта в период феодализма мед­ленно, но неуклонно приходило в упадок, а в Европе в то же время и при тех же социальных взаимоотношениях имел место небывалый подъем земледелия и ремесла, не говоря о торговле. В плане нашего исследования это оз­начает, что ландшафт в Египте в это время был стабиль­ным, а в Европе преображался радикально. Внесение же антропогенных моментов в рельеф Египта в XIX в. — прорытие Суэцкого канала — связано с проникновением туда европейских народов, французов и англичан, а не с деятельностью аборигенов-феллахов.

В Англии XVI в. «овцы съели людей» при начинаю­щемся капитализме, а в Монголии XIII—XIV вв. овцы «съели» тунгусов-охотников, живших на южных склонах Саян, Хамар-Дабана и на севере Большого Хингана, хотя там даже феодализм был неразвитым. Монгольские ов­цы съедали траву и выпивали в мелких источниках воду, служившую пищей и питьем для диких копытных. Число последних уменьшалось, а вместе с тем охотничьи племена лишались привычной пищи, слабели, попадали в зависимость к степнякам-скотоводам и исчезали с этно­графической карты Азии. Еще примеры: Азорские остро­ва превращены в голые утесы не испанскими феодалами, которые свирепствовали в Мексике и Нидерландах, а козами; последних же высадили там астурийцы и баски, у которых еще не исчез родовой строй. Бизонов в Амери­ке уничтожили охотники при капитализме, а птицу моа в Новой Зеландии — маорийцы, не знавшие еще классового расслоения; они же акклиматизировали на своих островах американский картофель, а в России для той же цели понадобилась вся военно-бюрократическая машина императрицы Екатерина II. Отсюда следует, что законо­мерность лежит в другой плоскости.

Поставим вопрос по-иному: не как влияет на природу человечество, а как влияют на нее разные народы в раз­ных фазах своего развития? Этим мы вводим промежу­точное звено, которого до сих пор не хватало для учета опосредованного характера этого взаимодействия. Тогда возникает новая опасность: если каждый народ, да еще в каждую эпоху своего существования, влияет на природу по-особому, то обозреть этот калейдоскоп невозможно, и мы рискуем лишиться возможности сделать какие бы то ни было обобщения, а следовательно, и осмыслить иссле­дуемое явление?

Но тут приходят на помощь обычные в естественных науках классификация и систематизация наблюдаемых фактов, что в гуманитарных науках, к сожалению, не всегда находит должное применение. Поэтому, говоря об этносах в их отношении к ландшафту, мы остаемся на фундаменте географического народоведения, не перехо­дя в область гуманитарной этнографии.

Отказавшись от признаков этнической классифика­ции, принятых в гуманитарных науках, — расового, об­щественного, материальной культуры, религии и т. п., мы должны выбрать исходный принцип и аспект, лежа­щие в географической науке. Таковым может быть уже описанное явление биоценоза, где характерной особенно­стью является постоянная соразмерность между числом особей во всех формах, составляющих комплекс. Напри­мер, количество волков на данном участке зависит от ко­личества зайцев и мышей, а последнее лимитируется количеством травы и воды. Соотношение это обычно ко­леблется в пределах допуска и нарушается редко и нена­долго.

Казалось бы, эта картина не имеет отношения к чело­веку, однако не всегда.' Ведь есть огромное количество этнических единиц, пусть численно ничтожных, входя­щих в состав биоценозов на тех или иных биохорах. По сравнению с этими мелкими народностями или иногда — просто племенами современные и исторические цивили­зованные этносы — левиафаны, но их мало, и они, как показывает история, не вечны Вот на этой основе мы по­строили нашу первичную классификацию: 1) этносы, входящие в биоценоз, вписывающиеся в ландшафт и ог­раниченные тем самым в своем размножении; этот способ существования присущ многим видам животных, как бы остановившимся в своем развитии. В зоологии эти груп­пы называются персистентами, и нет никаких оснований не применить этот термин к этносам, застывшим на оп­ределенной точке развития; и 2) этносы, интенсивно размножающиеся, расселяющиеся за границы своего биохора и изменяющие свой первичный биоценоз. Второе состояние в аспекте географии называется сукцессией.

Этносы, составляющие первую группу, консервативны и в отношении к природе, и в ряде других закономерностей приведем несколько примеров.

Индейцы, народы Сибири и их ландшафты

Большинство североамериканских индейцев Канады и области прерии жили до прихода европейцев в составе биоценозов Северной Америки. Количество людей в пле­менах определялось количеством оленей, и поскольку при этом условии было необходимо ограничение естест­венного прироста, то нормой общежития были истреби­тельные межплеменные войны. Целью этих войн не бы­ли захват территорий, покорение соседей, экспроприация их имущества, политическое преобладание . Нет! Корни этого порядка уходят в глубокую древность, и биологиче­ское назначение его ясно. Поскольку количество добычи не беспредельно, то важно обеспечить себе и своему по­томству фактическую возможность убивать животных, а значит, избавиться от соперника. Это не были войны в нашем смысле, это была борьба, поддерживавшая опреде­ленный биоценоз. При таком подходе к природе, естест­венно, не могло быть и речи о внесении в нее каких-либо изменений, которые рассматривались как нежелательная порча природы, находящейся, по мнению индейцев, в зените совершенства.

Точно так же вели себя земледельческие племена, так называемые индейцы пуэбло, с той лишь разницей, что мясо диких зверей у них заменял маис. Они не расширя­ли своих полей, не пытались использовать речную воду для орошения, не совершенствовали свою технику. Они предпочитали ограничить прирост своего населения, предоставляя болезням уносить слабых детей и тщатель­но воспитывая крепких, которые потом гибли в стычках с навахами и апачами. Вот и способ хозяйства иной, а от­ношение к природе то же самое. Остается только непо­нятным, почему навахи не переняли у индейцев-пуэбло навыков земледелия, а те не заимствовали у соседей так­тику сокрушительных набегов.


Страница: