Сам Карамзин активно печатался в этом журнале. Он весьма последовательно излагал аудитории свои взгляды. Например, он стал автором статей «О случаях и характерах в Российской истории, которые могут быть предметом художеств»[5] , «О любви к отечеству и народной гордости»[6] и некоторых других, которые в эпоху галломании и стеснения говорить на родом языке преподавали урок патриотизма соотечественникам. Мысль Карамзина была проста: «Должно приучить россиян к уважению собственного».

Из своих произведений в «Вестнике…» он опубликовал повести Марфа Посадница, "Рыцарь нашего времени", "Моя исповедь". Помимо этого он переводил статьи зарубежных журналов и газет, а так же писал всевозможные послания: «Письмо к издателю», «История слез»[7], «Письмо госпожи Жанлис из Швейцарии»[8], «Великодушное дело Тверского Дворянина»[9], «Забавные Шотландские Графы»[10] и т.д.

Однако не все убеждения Карамзина были политического характера. Так, красной нитью сквозь литературную часть издания прошла следующая мысль Карамзина: он разделял точку зрения Фридриха Шлегеля, что художественное мнение не является художественным произведением, а потому в своем журнале старался обходиться без литературной критики. Уже в «Письме к издателю» он пишет: «Пиши, кто умеет писать хорошо: вот самая лучшая критика на дурные книги!» Однако самому писателю было трудно обойтись без выражения своего мнения о каком-либо произведении. Например, книжка номер 9 за 1803 год начиналась со статьи «О Багдоновиче и его сочинениях». В ней Карамзин рассказывал об авторе «Душеньки»: рассказав о жизни Багдановича, Карамзин обратил внимание «на сильный, хороший стих, счастливое слово, искусный переход от одной мысли к другой». Евгений Осетров, писатель и литературовед, исследователь творчества Карамзина, считает, что с этой статьи началась отечественная литературная критика.

Таким образом, при работе над журналом Карамзин привлекал своих друзей-литераторов, однако из-за анонимности трудно определить авторство статей. Но сам карамзин подчеркивает, что работал над изданием не в одиночку, хотя Лотман и считает «Вестник Европы» монологом издателя. Журнал состоял из двух частей – литературы и политики, как было заявлено изначально и чему автор не изменил на протяжении двух лет, хотя и создается впечатление, что второй части автор отдает предпочтение.

Глава 3. Основные идеи журнала.

В книге «Сотворение Карамзина» М. Ю. Лотман[11] довольно скупо пишет о работе Карамзина редактором «Вестника Европы». Не смотря на это, Лотман считает нужным обстоятельно рассмотреть идеи политического характера. Он дает емкую характеристику изданию: ««Вестник Европы» Карамзина — журнал откровенно бонапартистский», - и после следующее объяснение.

По Лотману, «весь материал «Вестника» строго организован вокруг двух идеальных центров»: положительный образ правителя-практика и гибельный образ «мечтателя на престоле». При этом в первом абсолютно точно угадывался Наполеон Бонапарт, а во втором – Александр I. Для современного читателя это покажется дикостью, но мы смотрим на эти события с высоты, поскольку знаем события 1812 года, но тогда они были неизвестны. В 1802 году это выглядело иначе. С. Н. Глинка, известный патриот, провозглашавший в 1812 году Наполеона людоедом и сыгравший своим журналом «Русский вестник» немалую роль в возбуждении «отечественнолюбивого духа» в русском обществе, на рубеже веков был пламенным бонапартистом. Эти чувства разделял с ним его друг А. А. Тучков, в будущем герой Бородинского сражения, погибший со знаменем в руках у Семеновского редута.

Приступая к изданию «Вестника», Карамзин был настроен оптимистически. Одну из программных статей журнала он назвал «Приятные виды, надежды и желания нынешнего времени»[12]. Он считал, что после Великой французской революции должно наступить затишье и надеялся на долгий мир. Но его ждало разочарование: в связи с провозглашением первого консула императором, он писал брату: «Наполеон Бонапарте променял титул великого человека на титул императора: власть показалась ему лучше славы».

Однако антитеза Наполеон – Александр сохранялась, поскольку Карамзин видел политическую силу Наполеон и не мог того же сказать об Александре. «Карамзин не доверял государственным способностям Александра I, хотя и верил в его «прекрасное сердце». Он надеялся на длительный мир и союз с Бонапартом», - считает Ю. Лотман. В качестве источника скептического отношения журналиста к Александру I Лотман указывает следующие статьи – «Письмо из Константинополя»[13] и «О Московском мятеже в царствование Алексея Михайловича»[14]. И там, и там говорится, что передача власти в руки вельмож вызвала народный мятеж, из чего делается однозначный выбор в пользу жесткой централизованной власти. В «Вестнике» много и других примеров этого рода (материал черпается из известий о гражданских раздорах в Швейцарии, Гаити и других иностранных сообщений).

Слухи о деятельности «Негласного комитета», в котором Строганов, Новосильцев, Чарторижский и Кочубей, как Рашид Рейс Эффенди и Челеди Эффенди, «в тишине» «сочиняли» конституционные реформы, распространялись в это время достаточно широко, и конституционные планы Александра I ни для кого не были секретом. Эти обстоятельства перекликались с происходящем в «Письмах из Константинополя», когда турецкие вельможи и султан составили и ввели «конституцию» не спросив.

Раздумывая над идеальным режимом в понимании Карамзина, Лотман приходит к выводу, что «реальным содержанием монархизма Карамзина в этот период было президентское правление с очень сильной властью президента как в исполнительной сфере, так и в области законодательной инициативы. Главе государства принадлежала высшая воинская власть и роль конечного арбитра во всех государственных вопросах. Однако сохранение ряда республиканских институтов, выборность законодательных органов и свобода печати (попытки ограничить ее во Франции вызывают в «Вестнике» осуждение) не дают превратиться этому правлению в деспотическое. А сила правительства — гарантия от анархии».

Но не все исследователи разделяют эту точку зрения. Евгений Осетров в книге «Три жизни Карамзина» иначе трактует идеал власти по Карамзину. По его мнению, Карамзин был хорошо знаком с учением Ж.-Ж. Руссо, ненавидел неравенство и деспотизм, но считал «монархию наиболее приемлемой формой правления в большой стране, ибо республиканский строй связывался в размышлениях женевского философа со сравнительно небольшими государствами». Но Е. Осетров не останавливается подробно на этом вопосе и даже не упоминает, по каким статьям он пришел к такому выводу[15].

Ю. Лотман же понимает, что многие могут не согласиться с его точкой зрения, поэтому прибегает к следующему примеру: «в номере втором журнала за 1802 год было опубликовано «Письмо из Соединенных Американских Областей», в котором дается портрет президента Джефферсона — идеального главы государства. Портрет этот текстуально близок к характеристикам, которые даются в «Вестнике» Бонапарту. Даже вождь гаитянского восстания негров Туссен-Лювертюр получает в «Вестнике» положительную характеристику, пока кажется, что он способен ввести восстание в рамки порядка, и пока его поддерживают бонапартистские газеты Франции: «Туссен-Лювертюр есть, как Бонапарте, победитель и примиритель» (1802, № 3, «Письмо из С.-Доминго»). Одновременно постоянную иронию издателя вызывает английский парламентаризм. В нем подчеркивается купеческий или аристократический эгоизм и отсутствие подлинной демократии».