И все, кто здесь, и рядом, и вдали,

Виновны были в распрях и раздорах.

Среди живых, и вот их рассекли.

(«Ад», песнь XXVIII)

Но выступая против церковных расколов, обрекая на адские муки еретиков, Данте еще более беспощадно судил н гос­подствующую римско-католическую церковь. Разоблачение папства стало одной из ведущих тем «Божественной комедии». В ней нашел отражение всенародный протест против антина­циональной политики папской власти, ненависть народа к па­разитизму и стяжательству католического духовенства.

Пап и кардиналов Данте поместил в ад, среди лихоимцев, обманщиков, изменников. В Дантовых обличениях папства рождались традиции антиклерикальной сатиры эпохи Воз­рождения, которая станет разящим оружием гуманистов в борьбе против авторитета католической церкви. Недаром церковная цензура то и дело подвергала запрету отдельные части «Божественной комедии», и по сей день многие ее стихи вызывают ярость Ватикана.

Свое «видение» загробных сфер Данте строил, черпая об­разы, краски, звучания из мира живой природы. В обитель мертвых поэт принес свое восприятие жизни как вечного, не­умного движения, океана звуков и красок. Жизнь врывается в адскую бездну вихревым потоком, оглушает гулом, крика­ми, всплесками ярости, отчаяния, боли. Все здесь гудит, не­сется, клокочет. Воет адский вихрь, кружа в густом мраке ду­ши сладострастников (2-й круг ада). Вечно мчатся, не смея и на миг остановиться, «ничтожные» в преддверии ада. Бегут по адскому кругу насильники с такой быстротой, что «ноги их кажутся крылами». Текут двойным встречным потоком обольстители и сводники. Мечется снежная вьюга, пляшет огненный дождь, клокочет река Флегетон и, воя, обрушивается на дно преисподней.

Но есть в глубинах адской бездны страшная обитель ти­шины. Там вечный мрак и неподвижность смерти. То круг из­менников, предателей. Страна жгучего холода. Вечная мерз­лота, где мертвым зеркалом блещет ледяное озеро Коцит, зажав в своей остекляневшей глади вмерзшие тела.

Всю безмерность своего презрения к предательству, к из­мене, излил поэт в картине этой страшной казни — казни хо­лодом, мраком, мертвой пустыней. Он собрал здесь все разно­видности позорного порока. Предатели родины, предатели родных, близких, друзей, предавшие тех, кто им доверился . Холодные души, мертвые еще при жизни. Им нет пощады, нет облегчения, им даже не дано выплакать свою муку, потому что их слезы

.с самого начала,

В подбровной накопляясь глубине,

Твердеют, как хрустальные забрала.

(«Ад», песнь XXXIII)

Но муки предателей не трогают поэта. Зато какие вдохно­венные, какие гордые слова находит Данте, чтобы воспеть красоту и величие гражданского подвига! В 10-й песне «Ада» он создал героический образ флорентийского патриота — Фарипаты дельи Уберти, человека, чья преданность родине вовысила его над политической враждой и личными мститель­ными чувствами. Фарината был вождем гибеллинов. Когда в исторической битве при Монтаперти его партия одержала победу над гвельфами и гибеллинские вожди постановили разрушить Флоренцию — оплот гвельфизма, Фарината поклял­ся уничтожить каждого, кто посягнет на его родной город, и его мужество спасло Флоренцию.

Фарината осужден на казнь в раскаленной могиле, как еретик. Но огненная мука не выжгла из памяти патриота образ родины. Заслышав звуки флорентийской речи, подымается он из пламени — могучий, величавый — навстречу Данте, что­бы расспросить поэта о судьбе родного города. С гордостью вспоминает старый воин свой подвиг:

.я был один, когда решали

Флоренцию стереть с лица земли?

Я спас ее при поднятом забрале.

(«Ад», песнь X)

Той же светлой и вдохновенной кистью написан в поэме портрет Катона Уттического — римского патриота, отдавшего жизнь за республику. «Чистым духом», «величавой тенью» называет Данте благородного римлянина:

Его лицо так ярко украшалось

Священным светом четырех светил,

Что это блещет солнце — мне казалось. («Чистилище», песнь I)

Поэт хочет, чтобы все знали, к чему он стремится в поли­тике. Упорно, настойчиво ведет он читателя к мысли: только политическое единство может спасти Италию. Этой идее слу­жит весь художественный строй поэмы, вся мощь ее реалисти­ческих образов, все ее сложные символы и аллегории, несу­щие, наряду с философским, также и глубокий политический смысл.

В «Божественной комедии» получили образное воплощение мысли трактата «О монархии». Тема империи звучит уже в финальных песнях «Ада», в символической картине казни Кассия и Брута — врагов Римской империи. Вместе с христо­продавцем, предателем Иудой, на дне адской бездны их гры­зет в своей тройной пасти Люцифер.

Все песни «Чистилища» звучат боевыми гибеллинскими ло­зунгами. В финальной песне «Рая» поэт создал апофеоз Ген­риха VII, изобразив трон, ожидающий императора на небесах. в обители триединого божества. И однако, именно «Божест­венная комедия» показывает всю условность «гибеллинизма» Данте и глубокую связь политических воззрений поэта с соци­альными утопиями народа. Утопиями, в которых причудливо слилась смутные воспоминания о величии древнего Рима, иде­ализированный образ средневековой патриархальной старины и мистические мечтания об установлении «царства божия» на земле.

Народная основа политических исканий поэта полностью раскрывается в песнях «Рая», где под покровом христианской аллегории нашла воплощение мечта народа об идеальном, справедливом обществе, характерная для социально-мистиче­ских учений того времени,

В XV песне «Рая», изображая свою встречу с предком сво­им Каччагвидой, поэт вложил в уста старому рыцарю про­славление былой патриархальной Флоренции:

Флоренция, меж древних стен, бессменно

Ей подающих время терц и нон.

Жила спокойно, скромно и смиренно…

Такой прекрасный, мирный быт граждан,

В гражданственном живущих единенье,

Такой приют отрадный был мне дан .

(«Рай», песнь XV)

В этой картине «гражданственного единенья», мирной, счастливой жизни былых патриархальных нравов отражена мечта народа о жизни без политических распрей, без войн, без губительной власти золота.

Средневековые философы-моралисты писали свои произве­дения в аскетическом отрицании мира, в ожидании потусторон­него бытия. Они звали к покаянию и очищению от греха во имя счастья вечной, загробной жизни. Грех объявлялся ими изначальным свойством человеческой природы, неизбежным спутником земного пути, следствием грехопадения первых людей и проклятия их богом.

Моральный пафос «Божественной комедии» в ином. Поэт зовет к моральному очищению во имя достойной жизни на земле. Трактуя вопросы морали и этики, он перемещает центр тяжести на их социальное содержание.

Нетрудно заметить, что наиболее суровому осуждению подлежат у Данте не плотские грехи, которые церковь в своей ненависти к телесной природе человека осуждала так беспощадно, а пороки общественные: насилие, алчность, предатель­ство, ложь. Они наказуются в самых мрачных низинах Дантова ада.

В «Божественной комедии» видны проблески нового взгля­да на этику и мораль. Продираясь сквозь глухую чащу бого­словской казуистики, Данте движется к пониманию соотноше­ния этического и социального. Тяжеловесные схоластические рассуждения философских частей поэмы то и дело озаряются вспышками смелой реалистической мысли. Стяжательство Данте именует «жадностью». Мотив обли­чения жадности звучал и в народной сатире, и в обличитель­ных проповедях низшего духовенства. Но Данте не только обличает. Он старается осмыслить социальное значение и кор­ни этого порока. «Матерью нечестья и позора» называет Данте жадность. Жадность несет жестокие социальные бедствия: