Они продолжают ее играть и сейчас. Поэтому так же сильны ныне, как и раньше (хотя и не везде и не всегда), традиции беззаветной преданности своему тарикату (т.е. коллективу единомышленников) и своему наставнику (т.е. вероучителю и заступнику перед Богом»), безоговорочной дисциплины и абсолютного повиновения «старшим» (не столько по возрасту, сколько по положению), скрытности и «конспиративности» (что связано и с превратностями политической борьбы, и с нередкими преследованиями суфиев в ходе этой борьбы). Все эти качества сказывались на протяжении последнего тысячелетия во всех странах ислама не только среди приверженцев суфизма, но и среди прочих верующих.

Во-первых, суфийские братства сыграли видную роль в истории всех этих стран, так как чаще всего на них опирались в средние века правители или те, кто с этими правителями боролся. Во-вторых, суфии – шейхи, муршиды, пиры, устазы, марабуты и мукаддамы (в странах Магриба), дервиши (на Ближнем Востоке), ишаны (в Центральной Азии) – всегда пользовались высоким престижем среди верующих, которые окружали их поклонением и признавали, что на них ниспослана благодать Аллаха. Нравственность, принципиальность, высокая мораль суфиев всегда были вне подозрений, хотя в действительности все было совсем не так. В-третьих, наконец, и это, пожалуй, самое главное, суфийские братства во всех странах ислама возглавили борьбу против европейских колонизаторов, начиная с XV в., когда марабуты Магриба организовали сопротивление португальским колонизаторам, и кончая XIX в., отмеченным движениями эмира Абд аль-Кадира в Алжире (главы братства Кадирийя) и имама Шамиля на Кавказе (возглавлявшего борьбу братства Накшбандийя).

Ввиду всего этого ценности суфизма весьма уважаемы мусульманами и активно влияют на них. Конечно, их берут на вооружение не только исламо-экстремисты, но и сторонники других политических течений, от националистов до коммунистов. Но исламо-экстремизм более успешно их осваивает в силу более тесной его связи с самыми радикальными течениями ислама в прошлом и настоящем, а также – ввиду постоянного обращения экстремистов к догматике ислама, к его логике, истории и традициям. Кстати, многие экстремисты вышли из среды приверженцев суфизма или же сами являются «хванами» («братьями», т.е. членами братств в Магрибе), муридами, последователями тех или иных суфийских авторитетов. Но обычно это (за исключением Алжира и Северного Кавказа) – редкость. Не случайно в ряде регионов исламо-экстремисты, именующие себя «ваххабитами» (что не совсем точно и вызывает протесты, например, настоящих ваххабитов Аравии), противопоставляют себя суфийским братствам и авторитетам, не признающим правоту экстремистов.

Вновь возвращаясь к необходимости разделения исламского терроризма и исламского фундаментализма, стоит все же сказать о непростых отношениях между ними. Это – разные понятия и разные явления в мире ислама. Но допускаемое подчас смешение этих понятий может усилить терроризм за счет более многочисленных и влиятельных приверженцев фундаментализма, преобладающая часть которых все же стоит пока на умеренных позициях.

Во второй половине XX в., особенно в 70–80-е годы, во всем мире ислама началось разочарование широких масс верующих в идеях светского национализма и связанного с ним мусульманского (и тем более марксистского) социализма. Это объяснялось в первую очередь неспособностью сторонников этих концепций, оказавшихся у власти после деколонизации стран Азии и Африки, решить насущные социально-экономические, культурные, да и политические проблемы этих стран. Тому были, конечно, объективные внутренние причины: неконтролируемый демографический рост, культурная и технологическая отсталость, нехватка капиталов и квалифицированных кадров, неконкурентоспособность слаборазвитых экономик молодых государств, особенно их современных отраслей, а также массовая безработица, связанная с более быстрым распадом традиционных структур общества и более медленным становлением его современных общественных институтов, чрезвычайно ограниченными возможностями занять быстро увеличивавшееся население в рамках трудно перестраивавшегося в условиях независимости народного хозяйства. Но большинство населения стран ислама связывало (и во многом не всегда справедливо) все эти явления не столько с механизмом рыночных отношений и международного разделения труда в условиях жесткой конкуренции, а также с объективными (технологическими, природными, историческими, человеческими) факторами, определявшими ситуацию в той или иной стране, сколько с последствиями иностранного гнета, колониального ограбления и фактическим продолжением его бывшими метрополиями и «новым» колониализмом США в несколько подновленных формах и иными методами. К тому же всем было ясно, что формальная независимость не привела к хозяйственной самостоятельности. Молодые суверенные мусульманские государства, как и прочие страны Востока, продолжали играть роль отсталой периферии таких центров развитого капитализма, как Западная Европа и Северная Америка. Это остро ощущалось всеми народами Востока и прежде всего мусульманами как национальное унижение, как подчеркнутое стремление Запада к господству и неравноправию, в том числе в области политики, духовной и религиозной жизни.

В этих условиях и сформировался исламский фундаментализм, явившийся третьей за последние примерно 150 лет волной идеологического подъема ислама (после панисламизма XIX в. – начала XX в., мусульманского национализма 20–60-х годов XX в.). Он представляет собой новый «возврат к истокам», на этот раз вызванный одновременно и наступлением Запада в сферах экономики, политики и технологии, и ползучей «вестернизацией» быта, нравов, социальных связей между людьми, подрывающей традиционную монополию ислама в этих сферах жизни мусульманского общества, и болезненной ломкой структур этого общества в ходе его трудного приспособления к требованиям модернизации хозяйственных механизмов и глобализации мировых экономических связей. В сущности, прямым результатом этих процессов модернизации и глобализации явились быстрый рост обнищания Востока, высокие темпы разорения крестьянства и обильное пополнение социальных низов восточного города гигантской массой сельских маргиналов. Около половины (свыше 40%) этих лиц остаются безработными или людьми без определенных занятий, что превращает города Востока в социальный пороховой погреб6.

В тех регионах Востока, где модернизация и «вестернизация» (а значит – и глобализация) проходят менее болезненно по историческим, социокультурным и иным причинам (в том числе религиозным), социальное недовольство проявляется в меньшей степени. К ним относятся, в частности, Дальний Восток и Юго-Восточная Азия, где ислам или отсутствует, или обрел определенную гибкость в условиях многоконфессионального, полиэтничного и, главное, относительно «глобализированного» и «капитализированного» общества (например, в Индонезии и Малайзии). Но в других регионах – на севере Африки и на Ближнем Востоке, в Южной и Центральной Азии – ситуация иная. Именно здесь исламский фундаментализм обрел почву под ногами на громадном пространстве от Пакистана и Бангладеш (да и Индии с ее более чем 100 млн. мусульман) до Марокко и Западной Африки, а также в образуемых выходцами из этих стран общинах мусульманских иммигрантов в Западной Европе и Северной Америке7.