За окошком Нева дымится,

Ночь бездонна- и длится, длится

Петербургская чертовня .

В черном небе звезды не видно,

Гибель где-то здесь, очевидно,

Но беспечна, пряна, бесстыдна

Маскарадная болтовня .

В прозаическом введении к главе второй, изображающей "спальню Героини": "За мансардным окном арапчата играют в снежки. Метель. Новогодняя полночь". И дальше стихи:

Видишь, там, за вьюгой крупчатой

Мейерхольдовы арапчата

Затевают опять возню?

В главе третьей занавес наконец раздвигается и открывается картина морозной зимней ночи с характерными для дореволюционного Петербурга кострами, разведенными на площадях:

Были святки кострами согреты,

И валились с мостов кареты,

И весь траурный город плыл

По неведомому теченью

По Неве иль против теченья .

В главе четвертой влюбленный корнет, полный отчаяния, выбегает на улицу. "Угол Марсова поля . Горит высокий костер. Слышны удары колокольного звона от Спаса на Крови. На поле за метелью призрак дворцового бала".

Ветер, полный балтийской соли,

Бал метелей на Марсовом поле

И невидимых звон копыт .

Следует сцена самоубийства.

Образ снежной вьюги был хорошо известен современникам Ахматовой из лирики Блока, начиная со стихотворений второго тома, объединенных в разное время в сборники "Снежная маска" (отдельное издание- 1907), "земля в снегу (1908), "Снежная ночь" (1912). Как символ стихийной страсти, Вихря любви, морозного и обжигающего, он развертывается в любовной лирике Блока в этот период в длинные ряды метафорических иносказаний, характерных для его романтической поэтики. В дальнейшем те же символы, более сжатые и сконцентрированные, переносятся потом на восприятие России- Родины как возлюбленной, ее мятежной, буйной красоты и ее исторической судьбы:

Ты стоишь под метелицей дикой

Роковая, родная страна.

Отсюда они перекидываются в "Двенадцать", поэму о революции как о мятежной народной стихии, превращаясь из "ландшафта души" в художественный фон всего действия, реалистический и в то же время символически знаменательный.

В списке утраченных произведений,сохранившихся в библиографических записях Ахматовой, под №1 упоминается "либретто балета "Снежная маска". По Блоку,1921". Либретто было написано для балета А.С.Лурье, приятеля А.Ахматовой, молодого тогда композитора-модерниста, позже эмигрировавшего за границу.

Отношение Ахматовой к этой лирической поэме Блока было, по-видимому двойственным. По сообщению Д.Е.Максимова, она усматривала в ней немало "звездной арматуры", т.е. безвкусия, характерного по ее мнению для модернистского искусства начала ХХ в.

С другой стороны, произведение Блока два раза упоминается Ахматовой в оставшихся неиспользованными прозаических материалах к поэме (отрывки задуманного в 1959-19660 гг. "балетного сценария"). В одном случае - это набросок сцены, характеризующий художественные вкусы эпохи: "Ольга в ложе смотрит кусочек моего балета "Снежная маска" . ". Там же другой набросок, лишь частично соответствующий печатному началу третьей главы: "Арапчата раздвигают занавес и . вокруг старый город Питер. новогодняя, почти андерсеновская метель. Сквозь нее- виденье (можно из "Снежной маски"). Вереница экипажей, сани . ". Еще один отброшенный вариант, заслуживающий внимания: "Вьюга, призраки в вьюге (может быть даже-двенадцать Блока, на вдалеке и неясно)".

С Блоком связан и основной любовный сюжет поэмы Ахматовой, воплощенный традиционном маскарадном треугольнике: Коломбина- Пьеро- Арлекин. Библиографическими прототипами, как известно были: Коломбины- приятельница Ахматовой, актриса и танцовщица О.А.Глебова-Судейкина (жена художника С.Ю.Судейкина); Пьеро- молодой поэт, корнет Всеволод Князев, покончивший с собой в начале 1913 г., не сумев пережить измену своей "Травиаты" (как Глебова названа в первой редакции поэмы); прототипом Арлекина послужил Блок. Этот любовный треугольник в качестве структурной основы маскарадной импровизации получил особенно большую популярность благодаря лирической драме Блока "Балаганчик" (1906), поставленной В.Э.Мейерхольдом в театре В.Ф.Комиссаржевской (1906-1907) и вторично через несколько лет, в зале Тенишевского училища накануне мировой войны (апрель 1914г.).

Выступая в роли Арлекина в любовном треугольнике, Блок вводится в "Девятьсот тринадцатый год" как символический образ эпохи, "серебряного века во всем его величии и слабости" ( говоря словами Ахматовой),- как "человек-эпоха", т.е. как выразитель своей эпохи. Развертывание этого образа произошло в поэме не сразу. В первой редакции даны лишь ключевые строки к образу романтического демона, объединяющего крайности добра и зла, идеальных взлетов и страшного падения:

На стене его тонкий профиль

Гавриил или Мефистофель

Твой, красавица, паладин?

В первоначальной версии не ясно даже, является ли он счастливым соперником драгуна- Пьеро, Сцена их встречи до 1959г. читалась так:

.с улыбкой жертвы вечерней

И бледней, чем святой Себастьян,

Весь смутившись, глядит он сквозь слезы,

Как тебе протянули розы,

Как соперник его румян.

В.М. Жирмунский (№11 стр. 76) замечает поэтому поводу:" Румяный" соперник - эпитет вряд ли подходящий для Блока, тем более в его роли демонического любовника. Но этот эпитет является цитатой из самоописаний Блока и ряда характеристик его внешности в молодые годы, данных другими. Эта "румяность" одно время угнетала его (слово "румяный" еще раз появляется в стихотворении Ахматовой на смерь Блока: И приходят румяные вдовушки), ср. стих Блока:

И льнут к нему . в его лице румянец (" Как тяжко мертвецу среди людей ." 1912) в первой публикации -"Современник" 1912, №11, позднее соответствующая строфа была опущена). - Розоватость Блока - постоянный мотив в мемуарах Андрея Белого, ср.: "Стройный, с лицом розовеющим, .он щурясь оглядывал отблески стекол" ( "Начало века", стр. 458), " Но Александр ли Блок юноша этот, с лицом, на котором без вспышек румянца горит розоватый об ветр" . (там же, стр. 287).

Однако лишь в 1962г. появились опознавательные строчки:

Это он в переполненном зале

Слал ту черную розу в бокале .

И тогда же эпитет "румян" был заменен нейтральным:

Как соперник его знаменит.

Отрывок о Блоке в окончательной редакции расширен добавлением восемнадцати стихов, слагавшимся постепенно:

1956: Но такие таятся чары

В этом страшном дымном лице:

Плоть, почти, что ставшая духом,

И античный локон над ухом-

Все таинственно в пришельце.

1962: Это он в переполненном зале

Слал ту черную розу в бокале,

Или все это было сном?

С мертвым сердцем и мертвым взором

Он ли встретился с Командором,

В тот пробравшись проклятый дом?