Принципи­ально важно еще и то, что стиль человек формирует сам или же, если прини­мает некий уже существующий, то принимает неизбежно и все породившие его и порождаемые им смыслы и ценности. А то или иное произведение искусства можно ис­пользовать на чисто внешнем уровне, как бы не всерьез.

Для эпистемологической парадигмы нашего времени оказывается не­приемлемой концепция конвенционализма, основанная на большей или меньшей договоренности какого-либо большинства, на общей степени относительно чего-либо вообще и в принципе. «Консенсус стал устаревшей и подозрительной ценностью», — утверждает Лиотар.

Плюрализм же стал ценностью наивысшей и безусловной, в первую очередь, плюрализм культурный. Все и вся разнозначно и равноправно. Однако же, по­зволим себе перефразировать Оруэлла: «Все культурные модели равны, но некоторые из них более равны», а другие, соответственно, «менее». Такими «менее равными» моделями стали все варианты «нормального», среднего, общепринятого.

Мельчайшим элементом, "клеточкой" искомой обобщенной политической экономии является нечто более фундаментальное, чем товар и знак — "вещь-знак". Любая попытка автономизировать систематическое производство знаков в качестве предмета анализа является мистифицирующей: она прямо ведет к плоскому культурализму. Аналогичная мистификация заключена и в автономизации поля материального производства: говорить о "феноменах культуры" или "экономических процессах" уже означает принадлежать к порядку симуляции.

Понятие знаковой стоимости позволяет феноменологически определить своеобразие поля общей политической экономии, но еще оставляет открытым вопрос о природе "вещи-знака": ясно лишь, что последняя генерируется "по ту сторону" различия между материальным производством и означиванием. Для того чтобы увидеть точку схождения экономики и культуры, Бодрийяр привлекает дополнительные концептуальные ресурсы — идеи Беньямина о коренном изменении характера произведения искусства "в век его технической воспроизводимости".

Хотя произведения искусства в принципе всегда были воспроизводимыми, их механическое воспроизводство, отмечает Беньямин, представляет собой нечто существенно новое. Даже в самой совершенной копии отсутствует то, что отличает оригинал: его неповторимое присутствие в определенной точке времени и пространства. Именно на "здесь и теперь" оригинала зиждется понятие подлинности произведения искусства. Но если в условиях ручного воспроизводства подлинность еще сохраняла свой авторитет (на копии здесь обычно навешивался ярлык подделки), то в системе механического воспроизводства понятие подлинности, по существу, обессмысливается. Произведение искусства утрачивает "ауру" — те свойства уникальности и экстраординарности, которыми издревле наделялись продукты художественного производства и которыми последние, собственно, и отличались от простых предметов потребления. Ауратический характер произведения искусства связан с его происхождением из ритуала и никогда полностью не отделялся от его ритуальной функции. "Иными словами: уникальная ценность "подлинного" произведения искусства основывалась на ритуале, в котором оно обладало своей первичной и (исторически) первой потребительной стоимостью"[26]. Техническая воспроизводимость произведения искусства впервые в мировой истории освобождает его от паразитарного существования при ритуале. В тот момент, когда мерка подлинности становится неприменимой к художественному производству, совершается переворот в общей социальной функции искусства: оно укореняется уже не в ритуале, а в другой практике — в политике. Социальным коррелятом технической воспроизводимости произведения искусства является все возрастающее значение масс в общественной жизни, становящихся активными потребителями художественных ценностей. Исчезновение "ауры" в социальном плане означает, что художественное производство порывает с обособлением искусства и становится составным элементом массовых социальных процессов.

Беньяминовская идея воспроизводимости оказывается счастливой подсказкой для Бодрийяра, стремящегося покончить с обособлением политической экономии в сфере экономики: эта идея позволяет лишить продукт труда экономической "ауры". Если "аура" произведения искусства объяснялась "творчеством", то экономическая "аура" продукта труда (стоимость) — производительным трудом. Соответственно, Бодрийяр "снимает" материальное производство в воспроизводстве: последнее всегда понималось как воспроизводство некоторого способа производства, им же и обусловленное. На самом же деле следует мыслить способ производства и сферу материального производства вообще как одну из возможных модальностей режима общественного воспроизводства.

Незначительная, на первый взгляд, перестановка акцентов позволяет понимать трудовую деятельность иначе. Прежде труд означал реальность общественного производства, он был пронизан целенаправленностью. Даже подвергаясь эксплуатации, он производил общественное богатство. Более того: представая как историческое страдание, своей оборотной стороной он обещал конечное освобождение. Теперь это не так: перестав быть производительным, труд стал воспроизводительным. Он воспроизводит сам себя в качестве общественного знака: пафос производства умер, тем важнее воспроизводить труд как службу на благо общества, как общественный принцип реальности. На деле труд уже не является воплощением исторического "праксиса", порождающего общественные отношения, он больше не сила, а общественный знак наряду с другими: "Трудом овладела знаковая форма, чтобы выпотрошить из него всякое историческое и либидинальное значение и поглотить его в процессе своего собственного воспроизводства…"[27].

От труженика требуется не производить, а социализироваться — включаться в сеть общественных знаков, значимых только как взаимно соотнесенные элементы, и воспроизводить ее своей энергией. Подвижная структура интеграции, помещающая индивидуумов в операционально размеченную социальную сеть, работает в режиме постоянной мобилизации: люди должны быть повсюду приставлены к делу. В итоге воспроизводительный труд заполняет всю человеческую жизнь как фундаментальная репрессия и контроль, как необходимость постоянно чем-то заниматься в то время и в том месте, которые задаются общественным кодом. Этот аспект своеобразного "закрепощения" индивида общественным кодом в процессе воспроизводительного труда Бодрийяр поясняет при помощи понятия труда-услуги, в котором продукт неотделим от исполнителя. Этот вид труда не случайно был пренебрежительно оставлен без внимания Марксом: труд-услуга представляется архаичным при продуктивистском понимании общества, но оказывается фундаментальным, если исходить из понятия воспроизводительного труда. Предоставление услуги — это предоставление времени своей жизни, отдача своего тела, и не важно, производится ли при этом вообще что-либо.