Современные исследователи истории русской интеллигенции используют определения и подходы той или иной части российских интеллектуалов начала XX века. Так, на взгляды Р. Пайпса большое влияние оказали авторы «Вех» и, в особенности, П. Б. Струве, который противопоставлял «интеллигента» и «Kulturmensch'a». Американский исследователь часто использует идеи своего героя, смотрит на различные российские проблемы рубежа веков, в том числе и на проблему интеллигенции, его глазами.[43]

Впрочем, в начале XX века именно так, «идеологически» и «политически», описывали интеллигенцию и представители иного политического лагеря. Неудивительно, что, несмотря на различные антиинтеллигентские акции большевиков, их приход к власти рассматривался частью интеллигентных современников как воплощение одного из интеллигентских проектов: «Октябрьская революция является приходом к власти РКП, которая является ветвью русской интеллигенции»[44].

Многие деятели «старого» режима считали «интеллигента» врагом государства. Ходили слухи, что К. П. Победоносцев призывал министерство внутренних дел не употреблять этот термин в своих официальных документах, а глава МВД В. К. Плеве якобы распорядился провести специальное исследование о происхождении этого слова.[45] Утверждалось также, что сам Николай II не любил это «противное» слово и как-то даже саркастически заметил, что следовало бы приказать Академии наук вычеркнуть его из словарей.[46]

Многие консервативно настроенные русские интеллектуалы также воспринимали интеллигенцию как противника режима, они с презрением относились и к интеллигенции, и к понятию «интеллигент» и, как правило, не применяли его для самоидентификации. Негативные современные характеристики интеллигенции изобилуют соответствующими примерами. Так, Победоносцеву приписывают следующее высказывание: «Интеллигенция — часть русского общества, восторженно воспринимающая всякую идею, всякий факт, даже слух, направленный к дискредитации государственной власти; ко всему же остальному в жизни страны она равнодушна»[47].

Но и многие люди, относившие себя к «интеллигентам», считали важнейшими «родовыми признаками» своего «сословия» противостояние самодержавию и официальной церкви. Из приведенной выше таблицы видно, что подпольные и эмигрантские издательства активно использовали термин «интеллигенция» и немало сделали для его распространения. Однако важно отметить, что в то время часто ни «интеллигенция» не отождествляла себя с революционерами, ни революционеры не использовали термин «интеллигенция» для самоидентификации. Показательна позиция журнала «Свобода», выходившего в Женеве в 1888 г., — он имел специальный подзаголовок: «Политический орган русской интеллигенции». Можно предположить, что авторы дорожили репутацией «интеллигентов». Они не отождествляли себя с «нигилистами», но утверждали, что для интеллигенции злейшим и опаснейшим врагом является царское правительство.[48]

И впоследствии различные политические течения отождествляли себя с русской интеллигенцией. Так, на съезде конституционно-демократической партии в 1905 г. П. Н. Милюков утверждал, что характер партии соответствовал «традиционному настроению русской интеллигенции».[49] И некоторые политические оппоненты Милюкова считали партию кадетов и ее лидера выразителями позиции русской интеллигенции.[50]

Позднее меньшевик Ст. Иванович писал о распространенном подходе (он отрицал его с марксистских позиций): «До сих пор „идея" интеллигенции неразрывно была связана с идеей русского освобождения . Покуда жив старый режим, жива и старая интеллигенция, покуда не умрет идея освобождения, до тех пор не умрет и идея интеллигенции».[51] Видные российские интеллектуалы в начале XX века именовали русскую интеллигенцию «революционным орденом», «генеральным штабом революции», «синонимом революционного самопожертвования»[52].

Соответственно, слово «интеллигентство» воспринималось порой как синоним «партийности», «кружковщины», «фракционности», «направленства». Например, биограф князя Г. Е. Львова так описывал положение и состояние главы первого Временного правительства: «Он попал в водоворот политической борьбы, интеллигентского партийного доктринерства .»[53].

В действительности же картина была более сложной. Некоторые представители охранительного направления также иногда использовали термин для самоидентификации. Б. В. Никольский, юрист правых воззрений, заявил императору в апреле 1905 г.: « .ведь и я имею несчастье принадлежать к этому незавидному сословию . Да, несимпатичное слово. Никогда не пишу его без кавычек. Только тем, как дворянин, и утешаюсь».[54] Консервативный публицист М. О. Меньшиков постоянно критиковал «интеллигенцию», противопоставлял ее «органическому» и «религиозному» народу. Но и он подчас использовал термин как нейтральный, подразумевая людей, живущих «интеллигентно»: чиновников, офицеров. Да и К. П. Победоносцев, похоже, подчас примерял на себя идентификацию «государственная интеллигенция». Это не единственный случай, когда авторы, критиковавшие «интеллигенцию», противопоставлявшие себя ей, в некоторых ситуациях использовали подобную самоидентификацию.

Даже черносотенный Союз русских людей выдвинул в ноябре 1905 г. свой проект формирования «патриотической» интеллигенции: «В глубоком убеждении, что главная причина современной смуты коренится в полной оторванности от родной почвы наших так называемых образованных классов, СРЛ ставит своею конечною целью: образование истинно Русской интеллигенции, то есть людей просвещенных, сознательно проникнутых теми чувствами, чаяниями и стремлениями, которые свято бережет в тайниках души своей Православный Народ Русский и которые делают порою из безграмотного крестьянина-простеца богатыря-подвижника».

Указанные выше подходы не описывают все значения слова «интеллигенция».

«Интеллигентами» могли именовать себя самые различные люди. Отсутствие высшего образования не служило непреодолимым препятствием для получения статуса «интеллигента». Современники писали о «рабочей» и «крестьянской интеллигенции» — речь шла об интеллигентных рабочих и крестьянах, отождествляющих себя с субкультурой интеллигенции. Появилась и специфическая идентификация «народной интеллигенции»: некоторые учителя начальной школы и писатели из народа противопоставляли себя «обуржуазенной», «дипломированной интеллигенции». В то же время многие интеллектуалы различной политической ориентации предпочитали иные идентификации.

Существующие подходы изучения интеллигенции начала XX века сталкиваются с серьезными проблемами. Очевидно, данную тему вообще невозможно полностью исследовать в рамках какой-либо одной парадигмы.

И, наряду с прочими сюжетами, необходимо тщательно исследовать набор всевозможных идентификаций, без которых был невозможен сам феномен русской интеллигенции. Это важно и для изучения интеллигенции, это важно и для изучения других сюжетов российской истории, ибо идентификация «интеллигент» оформляла важные общественные и политические процессы и конфликты. Феномен российской интеллигенции рубежа веков можно понять лишь в том случае, если мы будем рассматривать ее как комплекс различных, подчас взаимоисключающих идентификаций. Без изучения различных типов самосознания российской интеллигенции начала XX века невозможно понять многие аспекты социальной и политической истории, истории культуры. Это важно и ввиду того, что все научные и «научные» определения, используемые ныне специалистами по истории России, восходят к важным интеллигентским текстам той эпохи.