Если рассматривать общество в указанной долгопериодичной исторической перспективе, то оно представится как довольно консервативное образование. В самом деле, исходя из здравого смысла и из гипотезы (несостоятельной), что технологические, общественные и духовные новшества обязаны происхождением удачному изобретению себя человеком, окажется совершенно непонятным, почему пики этих изобретений приходились на демографические взрывы, а в промежутках между ними в значительной степени сохранялось достигнутое положение вещей. Этот парадокс объясняется тем обстоятельством, что успешное самосохранение социума обеспечивалось его способностью к консервации своего состояния, обеспечиваемой существованием во времени социальных связей людей.

Консолидация самого раннего первобытного социума обеспечивалась соответствием его демографического состояния и степени сложности его технологии. Эта архаическая социально–интегративная зависимость была затем пронесена социумом через всю его историю, несмотря на растущую в обществе дифференциацию, углубление которой особенно ярко проявилось во время голоценового и современного демографических взрывов. Указанная демографо–технологическая зависимость была рождена в совершенно недифференцированном обществе. Следовательно, эта зависимость действует на всякий подчиняющийся ей социум так, словно он лишен внутренней дифференциации, и тем самым интегрирует его независимо от существующей технологической специализации. В этом случае социуму удается использовать свое древнее недифференцированное состояние (демографо–технологическую зависимость, рожденную древнейшим недифференцированным обществом) для интеграции всякого нового своего более дифференцированного состояния (действие демографо–технологической зависимости в технологически специализированном обществе). Эта основанная на приемственности демографо–технологической зависимости социальная связь непрерывно длится уже около 2,6 млн. лет (2,63±0,5/2,58±0,23).

Зависимость, позволяющая более крупному коллективу располагать более эффективной технологией, очевидно, предполагала равновесие социума с естественной экосредой как предметом труда. Если же сообщество находится в равновесие с экосредой, в нем действует закон Дж.Крука, предписывающий сообществу определенный вариант кровно–родственных отношений, предусмотренный уровнем биопродуктивности наличной экосреды. Следовательно, весь первобытный период действия демографо–технологической зависимости общество использовало для своей интеграции варианты кровно–родственных отношений, учитываемых законом Дж.Крука. В данном случае общество использовало для своей интеграции структуру сообщества, не меняющуюся во времени. В цивилизованных обществах из всех вариантов реализации закона Дж.Крука получил распространение иерархически патрилинейный вариант, который определил формы организации кровно–родственных отношений и отношений подразделений труда. Здесь социум использовал для интеграции своего нового более дифференцированного состояния общественную структуру, рожденную его прежним недифференцированным состоянием.

В цивилизованную эпоху структура общества разделенного труда была опредмечена в форме поселения городского типа. Это новое средство социальной интеграции оказалось исключительно устойчивым и пережило все общественные дифференциации, испытанные цивилизацией. В известном смысле можно сказать, что современное весьма дифференцированное городское население интегрируется предметной структурой, возникшей еще в бронзовом веке и рассчитанной на гораздо менее дифференцированное общество, нежели современное. Этот пример показывает еще один факт использования социумом своего менее дифференцированного состояния (древнее городское общество) для консолидации современного состояния, много более дифференцированного.

Начиная с первобытной эпохи социум социализировал свободное время своих членов при помощи непроизводственных форм общения, образующих вторичную структуру общества. История вторичной общественной структуры представляет собой сложную проблему (см. гл. I, 3), однако некоторые ее элементы датируются достаточно надежно. В частности, анималистическая франко–кантабрийская мифология существовала неизменной на протяжении всего верхнего палеолита и, возможно, восходила к мустьерским и даже верхнеашельским временам. Возраст счетно–календарной знаковой системы составлял не менее 350000–300000 лет и, вероятно, достигал 730000 лет. Другие элементы вторичной общественной структуры (ритуал, нравственность), по косвенным признакам, имели сопоставимую древность. Поэтому складывается впечатление, что социум очень давно использовал для своей интеграции человеческие отношения, предполагающие существование общественного сознания. Цивилизованное общество не только унаследовало первобытные вторичные структуры, но и значительно расширило их состав. Использование цивилизованным обществом вторичных структур первобытного происхождения показывает важный пример применения социумом формы своей малодифференцированной организации (первобытные вторичные структуры) для интеграции своего гораздо более дифференцированного состояния, свойственного цивилизованному обществу разделенного труда.

Последний случай позволяет по–новому взглянуть на общественную природу той социальной связи в истории, которая представлена в сфере исторического самосознания цивилизованного человека и выражена в письменных памятниках исторического содержания. Эта проблема представляется довольно сложной, поскольку назначение наблюдений, издавна осуществляемых цивилизованными людьми над своей историей, остается загадочным, а его понимание — интуитивным.

Первые памятники исторического содержания появляются во время нулевой династии Египта (3390–3160 до н.э.), однако они еще лишены датировок. От фараона Хора Ухи (Скорпиона)[111] дошла “палетка городов”, из пиктографии которой следует, что этот фараон разрушил в Ливии семь городов–крепостей с указанием их названий. По–видимому, это — древнейшее в истории сообщение военно-политического свойства. Палетка Хора Нара (Сома) Мера сообщает о поражении, нанесенном этим фараоном Нижнему Египту (вероятно, восставшему), а булава того же царя — о захвате (вероятно, в Нижнем Египте) 400000 быков, 1422000 голов мелкого скота и 120000 пленников. В период I династии Египта (3160–2930 до н.э.), начиная с Хора Ахи (Бойца) Мины (3160–3098 до н.э.), появляются памятники, датированные погодно. Древнейшая египетская летопись была составлена во время V династии (2563–2423 до н.э.), возможно, при ее третьем царе Нефериркаре Какаи (Наф–ар–ку–Риа Кукуйа), и дошла в копии XXV династии (715–664 до н.э.), называемой Палермский камень (с этим памятником связан и ряд фрагментов). Летоисчисление при первых династиях велось по знаменательным событиям каждого года, а наименования годов заносились в особые списки, где под записями каждого года указывался уровень разлива Нила. Такая летопись составила содержание Палермского камня и была дополнена еще указаниями фараонов, предшествующих I династии (нулевая династия, нижнеегипетская и, предположительно, верхнеегипетская династии)[112]. Концепция памятника (если она была) состоит в демонстрации непрерывности царской власти в Египте.