Гоголь отнюдь не склонен был к идеализации мужика. Траги­ческие условия действительности порождали в этой среде немало и таких людей, как Селифан и Петрушка, дядя Митяй и дядя Миняй.

Нет, не в Селифане видел Гоголь воплощение «русской нату­ры», не с этим образом связывал он свое представление о буду­щем России. Бескрайние просторы родной страны поэтически ассоциировались у него с образом неодолимого, могучего бо­гатыря.

Неспокойно в крепостническом государстве. Полна скрытой жизни и внутренних сил Русь «с другого боку», и неизвестно, чем обернется «разгул широкой жизни» народной . Не зрят этого, не видят равнодушные очи помещиков и правителей, занятых свои­ми мелкими интересами, чуждых истинной любви к родине, отмахивающихся от патриотов советами «искать самим себе средств» . Ну что ж, Россия найдет средства сдвинуть с места свою бедную, бесприютно раскинувшуюся на широчайших про­сторах жизнь. Гоголь не знает, какие это будут средства, и вряд ли подразумевает что-либо вроде повсеместного крестьянского восстания и тем более на средства буржуазного преуспевания. Идеал его неясен ему самому. По он есть, этот идеал, он выражен в поэме, он ее завершает не только композиционно, он дает ей идейно-художественное завершение, и без него не было бы поэ­мы, не было бы и завершения поэмы.

«Русь, Русь! вижу тебя, из моего чудного, прекрасного дале­ка тебя вижу: бедно, разбросанно и неприютно в тебе . Открыто-пустынно и ровно все в тебе; как точки, как значки, неприметно торчат среди равнин невысокие твои города; ничто не обольстит и не очарует взора. Но какая же непостижимая, тайная сила вле­чет к тебе? Почему слышится и раздается немолчно в ушах твоя тоскливая, несущая по всей длине и ширине твоей, от моря и до моря, песня? Что в ней, в этой песне! Что зовет, и рыдает, и хва­тает за сердце? Что порочит сей необъятный простор? Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развер­нуться и пройтись ему? »

«Русь, куда ж несешься ты, дай ответ? Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на зем­ле, и, касаясь, посторониваются и дают ей дорогу другие народы и государства…».

Здесь социально-философское зерно гоголевской поэмы. Вера в великие творческие силы России сочеталась с горестным осо­знанием несовершенства современной действительности я ощу­щением того, что эти силы сейчас стреножены. «Дремлет наша удаль, — писал Гоголь позднее, в статье «Предметы для лиричес­кого поэта в нынешнее время», — дремлет решимость и отвага на дело, дремлет наша крепость и сила, — дремлет ум наш среди вялой и бабьей светской жизни, которую привили к нам, под име­нем просвещения, пустые и мелкие нововведенья» (VIII, 281).

Комедия Гоголя «Ревизор», его роман «Мертвые души»— это страшная исповедь современной России .» — писал Герцен. «Мертвые души» оказались бы книгой совершенно без­отрадной, если бы писателем не руководило высокое и светлое чувство любви к родине, народу. Тема народа раскрыта Гоголем преимущественно в лирических от­ступлениях. Автор не скрывает бедственного положения крестьян, которые кое-как перебивались на барщине, «пахали», «извозничали», убегали в леса, спасаясь от по­мещичьего произвола, а пойманные властями, отбывали срок в тюрьмах, на каторге. Многие гибли: кто в труде, кто в разбойных делах, а кто и в кабаке во время пьяной драки. Читателю ясно, что все это — следствие горемычной жизни, жестоких крепостнических отношений. Они на­кладывали отпечаток и на психологию крестьян, порождая забитость, неспособность разобраться в простых житей­ских вещах (образы Селифана, Петрушки, дяди Митяя и дяди Митяя, дворовой девчонки Пелагеи, не знавшей, где левая, где правая сторона). Но не убита душа народа, не стерта его талантливость, не иссякло желание вольной, свободной жизни. Эти стороны в характере простого рус­ского человека подчеркнуты Гоголем ярко, пафосно, со­общая многим страницам поэмы приподнято-торжествен­ный тон повествования («А! вот он, Степан Пробка, вот тот богатырь, что в гвардию годился бы! Чай, все губер­нии исходил с топором за поясом и сапогами на плечах . ( .) Абакум Фыров? ты, брат, что? где, в каких местах шатаешься? Занесло ли тебя на Волгу и взлюбил ты вольную жизнь, приставши к бурлакам? »).

Гоголь не обошел и тех случаев, когда терпению наро­да наступал конец и он восставал против своих поработи­телей. В поэме, хотя и бегло, но упомянуто об объединив­шихся крестьянах двух сел, которые «снесли с лица земли будто бы земскую полицию в лице заседателя, какого-то Дробяжкина». Однако будущее России он связывал не с революционной деятельностью масс, а с постепенным развитием прогресса, с преобразованием русской жизни на началах гуманизма и нравственности. В такой уста­новке легко отыскать элементы утопического. Но вера в неизбежность преобразований, в могучие творческие силы русского народа была так велика, что, по существу, она сливалась с помыслами наиболее передовой части общества.

Не случайно Белинский видел в Гоголе, авторе «Мертвых душ», своего союзника и наставника прогрес­сивной общественности в борьбе с крепостным правом и политическим мракобесием. «Мертвые души» критик оценил как «творение чисто русское, национальное, вы хваченное из тайника народной жизни, столько же истин­ное, сколько и патриотическое, беспощадно сдергивающее покров с действительности .». В особенности ярко патриотический пафос Гоголя сказался в лирических от­ступлениях, в образе Руси-тройки, неудержимо несущейся навстречу своему будущему. « .Гремят мосты, все отстает и остается позади. Остановился пораженный божьим чу­дом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? что значит это наводящее ужас движение? и что за неве­домая сила заключена в сих неведомых светом конях? ( .) Русь, куда ж несешься ты? дай ответ». Гоголю не­легко было рассмотреть контуры будущего. Но пафос движения, образ дороги, ведущей к «сверкающим», «чуд­ным» далям,— все это говорило о том, что писатель был полон оптимизма, ожидания скорых перемен. «Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли,— обращался он к родине,— когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему?» Гоголь заражал читателя верой в будущее отечест­ва. В этом подвиг Гоголя как писателя и гражданина.

Заключение

Особого рассмотрения требуют моралистические тен­денции «Мертвых душ». Трудно назвать писателя, кото­рый бы так глубоко страдал от несовершенства челове­ческих отношений и так страстно желал бы людям добра, духовного просветления. Своей поэмой Гоголь хотел разъяснить людям их ошибки, нравственную слепоту, трагичность погружения в «тину мелочей» и далее — ув­лечь примерами подлинной человечности, благородства. Осознавая сложность такой задачи, он писал Жуковско­му: «Огромно велико мое творение, и не скоро конец его». Завершить свой труд в соответствии с замыслом Гоголю не удалось. Работа прервалась на втором томе, как раз там, где писатель намеревался художественно воплотить свою мечту о положительных русских людях из среды преуспевающих помещиков (Костанжогло), откуп­щиков (Муразов), склонных к благотворительности и др. Здесь чувство реальности изменило великому писателю, идеализированные образы пришли в противоречие с его могучим реализмом. Испытывая мучительные противоре­чия и неудовлетворенность своим творением. Гоголь ре­шился уничтожить второй том, в котором, по предполо­жению современников, было 11 глав, как и в первом томе. Следует подчеркнуть, однако, что неудача Гоголя в работе над вторым томом объясняется не слабостью таланта пи­сателя (об этом свидетельствуют сатирические образы второго тома — Петух, Кошкарев, Хлобуев и др.), а противоречиями самой действительности. Белинский писал о том, что в 40-е годы трудно было изображать положи­тельных людей, «не впадая в идеализацию», потому что истинно человеческое находилось в них «в прямом проти­воречии с тою общественною средою, в которой они жи­вут».