16 января он закончил рассказ, но сам был не очень доволен.

«19.1.79

Вот мой «Слон Голубоглазый». Одобрила Люся, одобрил Федюха, а я не доволен. Я изболелся душой, не могу работать: нет накала, нет потрясения.

И вот сегодня вдруг все открылось: надо писать на пределе души и истины. Не мое призвание — святочные рассказы. Мое дело — прожигать читателя, наливать его гражданской яростью. И как толь­ко открылось это — пошло. С 4-х дня до 12.30 сидел за столом и пи­сал заметки к «Слону». И, кажется, на этот раз получится, хотя рассказ и будет непечатный.

Хрен с ним! Высшая радость — открыть своим словом истину»[4].

Именно в январе 1979 года он обрел тот тематический стержень, ту главную мысль, которая не просто одухотворяла повествование, но придавала поучительной и возвышенной истории социальный и общечеловече­ский смысл. Отныне человеческую доброту автор соотносит с потрясе­ниями эпохи, с той душевной стужей и классовой ненавистью, кото­рые царили в стране десятилетиями.

Его романы, повести, рассказы – летопись страданий многомиллионного крестьянства. Он писал о трагедии раскулачивания, о репрессиях ("Деревянные кони", "Франтик", "Поездка в прошлое"), о непосильных налогах и трудовой повинности, когда женщин и подростков "гнали" на сплав и лесозаготовки, о разрушении малых деревень, о чудовищно нелепых "реорганизациях" в сельском хозяйстве, а в конечном счете -- о трагедии народа и человека, которому не давали достойно жить, работать, думать. Люди страдающие, замученные, изломанные встают со страниц абрамовской прозы как обвинение всей преступной тоталитарной системе.

Еще в 1969 году был создан рассказ "Старухи". Он обошел почти все редакции, вызывал всеобщее восхищение, но увидел свет только через восемнадцать лет – в 1987 году. Это один из лучших рассказов, которым очень дорожил сам писатель. Рассказ вмещает огромные пласты нашей истории, наши беды, муки, ошибки, трагедии и нерешенные, трудные вопросы, по сей день требующие ответа. Главный из них – как восстановить справедливость, как искупить вину перед поколениями русских людей, особливо русских женщин-крестьянок, которые не годами – десятилетиями работали на износ, "рвали из себя жилы – в колхозе, в лесу, на сплаве", почти ничего не получая за свой каторжный труд. Доля-трагедия русских крестьянок встает в рассказе вровень с трагедией тех, кто испил муки репрессий и лагерей[5].

Всегда сдержанный авторский голос в этом рассказе подымается до самых высоких лирических нот, до самой высокой патетики: "Встаньте, люди! Русская крестьянка идет. С восьмидесятилетним рабочим стажем"; "Новый человек вырастет -- не сомневаюсь. Но пройдет ли по русской земле еще раз такое бескорыстное, святое племя?".

Любой абрамовский рассказ может стать предметом специального исследования, серьезного разговора. Остановлюсь на наиболее значи­мых, на тех, которые сам автор высоко ценил, над которыми больше всего трудился. Привлекаемые дневниковые записи, черновые вари­анты, наброски, заметки к рассказам, где нередко выражены сокровен­ные авторские рассуждения, помогут глубже понять историю создания рассказов, масштаб авторской мысли, суть изображенного. Многое из черновых вариантов и разных редакций дано в «Приложении».

Писатель продолжал ту линию русского искусства, которая шла от Чаадаева к Чехову и Бунину: бесстрашно взглянуть на самих себя, не идеализировать народ, разобраться в крайностях русского на­ционального характера, понять достоинства и недостатки его. Он полемизировал и с теми, кто приукрашивал народную жизнь, сгла­живал противоречия, и с теми, кто смотрел на крестьянина и ремес­ленника свысока, считая их людьми второго сорта и даже носителями зла — собственнической психологии.

Исследовательский и полемический смысл абрамовской прозы, в том числе и рассказов, еще ждет подлинного истолкования и пони­мания. Пока освоен лишь верхний ее слой, связанный с проблемами социальными и отчасти с нравственными. Проблемы философские, общечеловеческие, «бытийные» зачастую даже не названы. Это опре­деляется, конечно, общим уровнем нашего самосознания, духовным состоянием общества.

Если в последние годы мы начали заново осваивать гражданскую грамоту, начали учиться «мыслить обо всей стране, мыслить истори­чески», постигать политические и экономические устои, то отстает, оставляет желать лучшего наше философское мышление, связанное с общечеловеческими ценностями, с проблемами цивилизации, куль­туры, религии, с постижением природы, тайн мироздания, человече­ской личности, ее потаенных сил, неразгаданных возможностей[6].

По рассказам писателя можно угадать, как нелегко он сам рас­ставался с романтическими иллюзиями, возникшими в детстве и юности под влиянием былей и легенд Октября. В «Могиле на круто­яре» (1963 — 1968) он впервые, пожалуй, самокритично взглянул на себя и свое поколение, уловил пагубность безоглядной, фанатичной веры и революционности.

Но и приземленная практичность, здравомыслие, заботы об одних материальных нуждах настораживали писателя. Он понимал, что даже в нашей изголодавшейся и измученной стране «не хлебом еди­ным жив человек».

В наши дни, подчеркивал Абрамов, погоня за материальным успехом привела человечество на грань глобальных катастроф. Про­блема гуманитарной, духовной переориентации человеческих устрем­лений выросла до всемирных размеров. В освоении ее может сыграть особую роль русское искусство, русская литература, отражавшая в лучших произведениях те горние устремления, те порывы души ко всемирному братству и единению, о которых говорил Достоевский в речи о Пушкине.

В рассказах и повестях Абрамов поведал не только о трагедии, но и о духовной силе, красоте русского человека (Лиза Пряслина, Милентьевна), о не утраченных даже в годы жесточайшей дикта­туры сердечной доброте, отзывчивости, праведности.

В рассказах писатель продолжает повествовать о русских пра­ведниках и подвижниках, о неизвестных, неприметных, скромных тружениках, память о коих осталась лишь в устных преданиях и в слове писателя («Сосновые дети», «Когда делаешь по совести», «Куст рукотворный», «Золотые руки», «Слон Голубоглазый» и дру­гие, десятки рассказов в «Траве-мураве»)[7].

Книги Абрамова воспринимались и толковались критикой в основном как остросоциальные вещи, повествующие о трагедии русского народа, взывающие к радикальным переменам в стране. А проблемы философские, нравственные, звучавшие в его произведениях, зачастую не получали должного осмысления.

Словами Павла Вороницына ("Вокруг да около") Абрамов выразил трагедию миллионов, низведенных до крепостного положения: "А ежели я человеком себя не чувствую, это ты понимаешь? Почему у меня нет паспорта? Не личность я, значит, да?"

Но Абрамов был далек от одностороннего обличительства. Его книги – не только обвинение, не только скорбь, боль и плач о России. В его книгах – поиски истины, поиски причин происшедшего и тех животворных основ, которые помогли России не погибнуть, а выжить, выстоять, в великих муках и испытаниях сохранить живую душу, человечность, доброту, совесть, сострадание, взаимопомощь.