От прославления романтических идеалов поэт не случайно пришел к теме исканий, собственных и общественных. «Чувством пути» (определение Блока) проникнут сборник «Жемчуга». Самое его название исходит от образа прекрасных стран: «Куда не ступала людская нога, Где в солнечных рощах живут великаны И светят в прозрачной воде жемчуга». Открытие ценностей оправдывает и одухотворяет жизнь. Символом этих ценностей и стали жемчуга. А символом поиска – путешествия. Так реагировал Гумилев на духовную атмосферу своего времени, когда определение новой позиции было главным для интеллигенции.

По-прежнему лирический герой поэта неиссякаемо мужественен. В пути: оголенный утес с драконом – «вздох его – огненный смерч». Но покоритель вершин не знает отступлений: «Лучше слепое Ничто, Чем золотое вчера…» Поэтому так влечет взор полет гордого орла. Авторская фантазия как бы дорисовывает перспективу его движения – «не зная тленья, он летел вперед»:

Он умер, да! Но он не мог упасть,

Войдя в круги планетного движенья,

Бездонная внизу зияла пасть,

Но были слабы силы притяженья. (130)

Небольшой цикл «Капитаны», о котором так много высказывалось несправедливых суждений, рожден тем же стремлением вперед, тем же преклонением перед подвигом: «Ни один пред грозой не трепещет, ни один не свернет паруса». Гумилеву дороги деяния незабвенных путешественников: Гонзальво и Кука, Лаперуза и де Гамма… С их именами входит в «Капитаны» поэзия великих открытий, несгибаемой силы духа всех, «кто дерзает, кто хочет, кто ищет».

В «Жемчугах» есть точные реалии, скажем, в картине жизни моряков («Капитаны»). Однако, отвлекаясь от скучного настоящего, поэт ищет созвучие с богатым миром свершений и свободно перемещает свой взгляд в пространстве и времени. Вот почему возникают образы разных веков и стран, в частности вынесенные в заглавия стихотворений: «Старый конквистадор», «Варвары», «Рыцарь с цепью», «Путешествие в Китай». Именно движение вперед дает уверенность автору в избранной идее пути. А также – форму выражения.

Ощутимы в «Жемчугах» и трагические мотивы – неведомых врагов, «чудовищного горя». Такова власть бесславного окружающего. Его яды проникают в сознание лирического героя. «Всегда узорный сад души» превращается в висячий сад, куда так страшно, так низко наклоняется лик луны – не солнца.

Испытания любви исполнены глубокой горечи. Теперь пугают не измены, а потеря «умения летать»: знаки «мертвой томительной скуки»; «поцелуи – окрашены кровью»; желание «заворожить садов мучительную даль», в смерти найти «острова совершенного счастья».

И здесь мы видим подлинно гумилевское – поиск страны счастья даже за чертой бытия. Чем мрачнее впечатление, тем упорней тяготение к свету. Лирический герой стремится к предельно сильным испытаниям: «Еще один раз отпылаю упоительной жизнью огня». Творчество – тоже вид самосожжения: «На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача».

Самый якобы «акмеистический» сборник «Чужое небо» (1912) был тоже логическим продолжением предшествующих.

В «Чужом небе» снова ощущается беспокойный дух автора. В сборник были включены небольшие поэмы «Блудный сын» и «Открытие Америки». Казалось бы, они написаны на подлинно гумилевскую тему. Но как она изменилась!

Рядом с героем Колумба в «Открытии Америки» встала не менее значительная героиня Муза Дальних Странствий. Автора теперь увлекаем не величие деяния, а его смысл и душа избранника судьбы. Может быть, впервые во внутреннем облике героев нет гармонии.

В «Чужом небе» – явственная попытка установить подлинные ценности сущего.

Гумилева влечет феномен жизни. В необычном и емком образе представлена она – «с иронической усмешкой царь – ребенок на шкуре льва, забывающий игрушки между белых усталых рук». Таинственна, сложна, противоречива и маняща жизнь. Но сущность ее использует. Отвергнув зыбкий свет неведомых «жемчужин», поэт все-таки оказывается во власти прежних представлений – о спасительном движении к дальним пределам.

Мы идем сквозь туманные годы,

Смутно чувствуя веянье роз,

У веков, у пространств, у природы

Отвоевывать древний Родос. (208)

В «Чужое небо» включает Гумилев подборку стихов Теофиля Готье в своем переводе. Среди них – вдохновенные строки о созданной человеком нетленной красоте. Вот идеал на века:

Все прах. – Одно, ликуя,

Искусство не умрет.

Статуя

Переживет народ. (233)

У обоих поэтов были близкие принципы: избегать «как случайного, конкретного, так и туманного, отвлеченного»; познать «величественный идеал жизни в искусстве и для искусства».[21]

В сборнике «Колчан» (1906) много военных стихов, но в стихах по прежнему живет образ Муза Дальних Странствий.

«Муза Дальних Странствий» теперь пробуждается не зовом пространства или времен, а самоуглублением, «огнедышащей беседой», «усмирением усталой плоти». Гумилев обращается к мифологии, творчеству ушедших из жизни мастеров. Но лишь за тем, чтобы выверить в чужом опыте свой поиск Прекрасного в человеческой душе. И ее певцам сообщена высокая цель – слагать «окрыленные стихи, расковывая сон стихий».

Стихи сборника насыщены говорящими контрастами дня и ночи, реального, зримого и созданного фантазией мира. Точность поэтического восприятия и воображения неповторима. Мы ясно чувствуем: запах «смол, и пыли, и травы», «пахнет тлением заманчиво земля»; видим «ослепительную высоту», «дикую прелесть степных раздолий», «таинство лесной глуши». А рядом – «зыбкие дали зеркал», «сатану в нестерпимом блеске», человечное в страданиях «когда-то страшные глаза» мифической Медузы. И всюду: «краски, краски – ярки и чисты». Но все это радужное «царство» строго организованно авторской чеканной мыслью. «Теперь мой голос медлен и размерен» – признание самого поэта. И все-таки высшие запросы души остаются без ответа.

Значительной вехой после «Колчана» стали произведения его парижского и лондонского альбомов, опубликованные в «Костре» (1918). Уже здесь преобладают раздумья автора о собственном мироощущении. Он исходит из самых «малых» наблюдений за деревьями, «оранжево-красным небом», «медом пахнущим лучом», «больной» в ледоходе рекой и т. д. Редкая выразительность «пейзажа» восхищает. Только отнюдь не сама природа увлекает поэта. Мгновенно, на наших глазах, открывается тайное яркой зарисовки. Оно-то и проясняет подлинное назначение стихов. Можно ли, например, сомневаться в смелости человека, услышав его призыв к «скудной» земле: «И стань, как ты и есть, звездою, Огнем пронизанной насквозь!»? Всюду ищет он возможности «умчаться вдогонку свету». Будто прежний мечтательный, романтичный герой Гумилева вернулся на страницы новой книги. Нет, это впечатление минуты. Зрелое, грустное постижение сущего и своего места в нем эпицентр «Костра». Теперь, пожалуй, можно объяснить, почему дальняя дорога звала поэта. Стихотворение «Про память» заключает в себе антиномию:

И вот вся жизнь! Круженье, пенье,

Моря, пустыни, города,

Мелькающее отраженье