Что страшно поражало европейских наблюдателей и путеше­ственников, так это различие в отцовском авторитете [10 ,19]. Занятый на производстве или на службе, американский отец не имеет возмож­ности непрерывно руководить семьей, как того требуют патриар­хальные отношения. Его авторитет теоретически еще признается, и в вопросах дисциплины за ним остается последнее слово. Но его верховная власть больше не освящена церковью, да он на нее боль­ше и не претендует. В повседневных делах его замещает жена, а ввиду длительного отсутствия мужа-суверена заместитель стано­вится королем, возвращая мужу бразды правления только на уик-энды, а иногда передавая их самим детям.

Так традиция вольнолюбия усиливается изменениями во вну­треннем построении семьи. Дети больше оперируют понятиями требований и прав, нежели долга и послушания. Их мир—это не мир почтительного отношения к авторитету, это мир, в котором принято возражать родителям и торговаться, чтобы, сдавшись, подчинившись семейным правилам, касающимся манеры ли пове­дения, еды или каких-то поступков, получить за это вознагражде­ние [10 ,19].

Эта картина семейной анархии, центром которой являются дети, конечно, тоже преувеличена. В благополучных семьях тира­ния более слабых членов, из-за которой такую семью даже прозва­ли «диктатурой слабейшего», сказывается мало. Правила суще­ствуют для всех, им и следуют все вместе. Сэкономленные день­ги—это не потом и кровью завоеванный для детей достаток, эти деньги тратятся на путешествия и развлечения для всей семьи. Се­мейные обычаи, против которых решительно возражает хотя бы один член семьи, исчезают, и никакой родительской властью их не сохранить, если для детей они утратили свое значение. Конечно, постоянно существует опасность возникновения невротических отклонений в эмоциональном семейном климате. По неким сугубо внутренним, личным причинам неосознанные симпатии одного или обоих родителей могут принадлежать одному из детей в ущерб другому, и один ребенок может расти как «прекрасный принц», а другой—быть «козлом отпущения». Соперничество де­тей за любовь и уступчивость родителей порой до крайности за­трудняет принятие семейных решений. Дополнительная труд­ность возникает оттого, что идет постоянное сравнение с правила­ми и решениями, принятыми в других семьях. И все же, каким бы трудным ни был этот процесс, принимаемые решения являют­ся частью того, что может быть в общих чертах названо демократи­ческим процессом в семейных отношениях.

Результат такой демократии, как и любой демократии вообще, уязвим. Нападки на американскую семью в связи с утратой в ней иерархического принципа сродни таким же нападкам на полити­ческую демократию в Америке. Семье, конечно, тяжелее перено­сить бремя демократической функции. Это бремя лежит на боль­шом количестве малочисленных семейных союзов, многие из кото­рых расстраиваются и распадаются из-за неосведомленности, не­уверенности, неврозов или разобщенности родителей. Они часто все портят, руководствуясь в воспитании детей лишь ответствен­ностью и привязанностью. В обществе в целом неспособность од­них справиться с бременем демократии из-за невежества или несо­стоятельности может быть уравновешена большей зрелостью дру­гих. Но именно потому, что семья—первичная самостоятельная

общность, никакая другая семья спасти ее не может. В итоге она либо тонет, либо выплывает—в зависимости от способности ее членов предпринять попытку совместного риска. Если попытка не удается, иерархическая семейная структура превращается в тира­ническую, собственническую или анархическую.

Часто говорят, что благодаря индивидуалистической структу­ре власти в пределах американской семьи в Америке невозможна политическая диктатура. Если это так, то вовсе не потому, что мятежный принцип переносится из семейной сферы в сфе­ру политики. На самом деле как раз именно излишне проявляющие соб­ственнические склонности, деспотичные родители при неустой­чивости состояния семьи провоцируют в детях стремление иметь сильного отца или заменить одного отца другим. Что действитель­но связывает семейную структуру с гражданскими демократиче­скими навыками, так это обоюдное влияние: только в демократи­ческой политической среде семья может позволить себе отказаться от бремени деспотической власти и предоставить равенство всем своим членам, и, в свою очередь, справляясь с учреждением пра­вительства всеобщего согласия в пределах первичной социальной общности, учась здесь совместно вырабатывать правила и следо­вать им, семья превращается в незаменимую школу поисков всеоб­щего согласия в более широкой, политической сфере. Дети и ро­дители, прошедшие эту школу, вряд ли смогут стать винтиками в машине деспотии или находить удовлетворение в том, чтобы слепо следовать за лидером—хотя очевидный конформизм по­следнего времени в политических взглядах американцев показы­вает, насколько сама семья оказалась зажатой в тисках культуры [36].

Ностальгическое умиление и архаический аромат, как от му­зейного экспоната, которыми наслаждались американские чита­тели и зрители благодаря книге Кларенс Дэй «Жизнь с отцом» — патриархальным отцом, чья власть в семье освящена религией,— и спектаклю, поставленному по ней, красноречиво свидетель­ствуют о том, как далеко ушла от тех времен нынешняя американ­ская семья [10 , 33]. Современный фольклор, в котором отец переместился на противоположный конец семейной иерархии, добродушно подтрунивает над утратой им былой власти в семье: по утрам ему с трудом удается пробиться в ванную комнату только после того, как ее освободят напористые дети, а в комиксах «Отец-воспитатель» он полностью под пятой у жены и детей. Однако са­тира эта незлобива, ибо американский отец примирился со сниже­нием своего семейного авторитета, отчасти из-за того, что работа отнимает у него слишком много времени и сил, отчасти потому, что новая роль соответствует духу общества в целом.

Если сравнивать американскую семью с семьей в авторитар­ном обществе, разница поражает. Структура семейной власти в преднацистской Германии была спроецирована и на все осталь­ные сферы немецкого общества. При нацистах возникло обратное влияние — Fuhrer-prinzip, господствовавшее в обществе и усили­вающее позиции отца семейства. Но существовал предел, за которым немецкая семья оставалась, как заметил Макс Хоркхаймер, «убе­жищем от массового общества» нацистов, поэтому-то гитлеровско­му режиму и пришлось «перестроить» ее: ведь, даже следуя прин­ципу авторитаризма, она недостаточно подчинялась дисципли­не нацистских доблестей. Согласно последним наблюдениям над немецкой семьей, и здесь отец теряет авторитет и приближается к американскому образцу. В Советском Союзе коммунистическая партия попыталась усилить авторитарную внутрисемейную систе­му по образу и подобию системы государственной. Латиноамери­канская семья в последнее время освобождается как от диктата церкви, так и от тирании отца; и параллельно с антиклерикаль­ным движением в тамошнем обществе неумолимо утверждается американская семейная структура, основанная на принципе сво­бодного выбора. Совершенно очевидно, что в подавляющем боль­шинстве западных стран развитие семьи идет по американскому образцу, так же как и сама американская семья в свое время пере­няла тенденции семейного развития, существовавшие в европей­ском обществе.