Очевидно также, что нацизм оказал влияние на систему мифов и ценностей германского общества, в первую очередь через воздействие на немецкую молодежь. Именно в области социализации молодого поколения нацисты добились наиболее впечатляющих идеологических успехов. И хотя историки расходятся в оценках глубины и продолжительности этого влияния, нельзя не признать, что в результате деятельности нацистов перенести старые немецкие традиции и ценности в послевоенную Германию сделалось исключительно трудно.

В экономике ситуация была не столь однозначна. Противоречия высокомонополизированного хозяйства нацисты попытались разрешить путем активного государственного интервенционизма, резко ограничив право частных собственников принимать решения, но не изменив, во всяком случае формально, форму собственности. Масштабное ее перераспределение происходило лишь в процессе «ариизации» еврейского капитала и не привело к значительным социальным сдвигам. Создается впечатление, что в этой сфере цели нацистов были сугубо консервативными. Тем не менее, возникает два принципиальных вопроса относительно экономической политики нацизма.

Во-первых, какой масштаб ограничения прав принятия решений по использованию собственности превращает ее из определенно частной в некую новую, переходную форму, при которой, по словам Гитлера, «каждый собственник должен считать себя назначенным государством». По свидетельству современников, «германский работодатель 1939 года был «свободен» только в отношении внутренней организации своего предприятия и подбора менеджеров. Вся прочая деятельность — установление уровня зарплаты и цен, присоединение к картелям, распределение прибылей, использование кредитов, выбор рынков, форма конкуренции и реклама, инвестиции и переход на новую продукцию — все это предопределяло или, по меньшей мере, рекомендовало государство». Масштабы изменений характера собственности подчас оценивают как разрыв с капиталистическим обществом, утверждая, что фашистские режимы «настолько изменили правила игры, что возникла новая система», не сводимая ни к капитализму, ни к социализму, но представляющая собой «третий путь».

Во-вторых, каковы были возможные направления дальнейшей эволюции экономической системы нацистов. Первоначально проводившаяся ими экономическая политика не привела к формированию жизнеспособного механизма, режим преследовали серьезные хозяйственные трудности — «хроническая нехватка иностранной валюты, сырья и трудовых ресурсов, деформации, ограничения, «перегрев» экономики, напряженность платежного баланса, инфляционные проблемы». Некоторые видят в этом подтверждение саморазрушающего характера нацистской системы, не способной обеспечить собственное воспроизводство и страдающей глубокой дисфункциональностью. Другие же утверждают, что нацистская революция не была завершена, и война представляла собой не только способ внешних завоеваний, но и механизм радикализации внутренней политики.

Таким образом, истинная «революционность» нацистского режима до сих пор остается предметом дискуссий. По нашему мнению, в этом случае можно говорить о революции «сверху», хотя, возможно, и о незавершенной революции. Однако ее воздействие на германское общество было во многом схожим с ролью «сталинской революции» для России. Преодолевая некоторые противоречия, лимитирующие развитие в краткосрочной перспективе, и снимая некоторые ограничители, оставшиеся от прошлого, нацисты стремились создать систему общественных отношений, которая неизбежно накладывала серьезнейшие ограничения на долгосрочный прогресс. Однако эти потенциальные ограничители были сняты в результате поражения Германии во Второй мировой войне. Насильственная перестройка механизмов функционирования общества, проведенная в условиях оккупационного режима, позволила Западной Германии осуществить переход на устойчиво эволюционную траекторию развития.

Особая роль государства в межвоенный период предопределила специфику адаптации общества к соответствующим переменам не только в Германии. Она повлияла на механизмы преобразований общественных отношений практически во всех странах, которые не смогли осуществить приспособление эволюционным путем. Можно выделить две принципиальные особенности этого процесса. Во-первых, в большинстве своем радикальные преобразования того времени, стояли где-то на грани реформ «сверху» и революций «сверху». Иными словами, власть сохраняла контроль за развитием событий и играла ведущую роль в осуществляемых переменах. Характерными примерами являлись фашистский режим в Италии, диктатуры в Португалии и Испании, а также некоторые военные режимы, проводившие значительные преобразования в Латинской Америке.

Во-вторых, даже те революции, которые начинались как движения «снизу», не смогли разрешить присущие обществу противоречия и заканчивались революциями «сверху», стягивающими общество в единое целое тоталитарными механизмами. Наряду с нацистской революцией наиболее яркий пример такого развития событий — «сталинская революция» конца 20-х — начала 30-х годов. Сопоставление двух режимов, их схожих и несхожих черт имеет долгую традицию и до сих пор порождает разногласия. Остается дискуссионным вопрос, правомерно ли объединять их под общим термином «тоталитаризм» или каждый из этих режимов представляет собой сугубо специфическое явление.

С точки зрения теории революции подобное сопоставление также представляет большой интерес, поскольку позволяет глубже понять особенности революционных процессов, характерных для межвоенного периода. Очевидно, что в обоих случаях государство брало на себя разрешение противоречий в обществе, которое оказывалось неспособным выработать механизмы саморегулирования и адаптации. Это происходило в условиях, когда стоявшие и перед Германией, и перед СССР объективные проблемы намного превышали присущий этим странам потенциал внутренней интеграции и единства действий. В обоих случаях в центре конфликта находились не вопросы перераспределения собственности, а проблемы преодоления внутренних противоречий системы, обеспечения единства интересов. В обоих случаях механизмы регулирования конфликтов в рамках нормальных юридических процедур оказывались неэффективными, и ситуация постепенно обострялась, становилась взрывоопасной. Задачи, решаемые в революциях «сверху», были во многом схожими, что предопределило и общие черты обоих режимов. Однако существовали и глубокие различия.

Среди противоречий, которые привели к необходимости обоих революций «сверху», именно фрагментация общества играла принципиально важную роль. Однако Сталин имел дело с очень специфическим типом экономической фрагментации, в основе которой были не столько противоречия зрелого индустриального общества, сколько подрыв большевиками отношений частной собственности. Сложившаяся в результате действий большевиков экономическая структура не позволяла проводить целенаправленную политику, базирующуюся на реальных экономических интересах и механизмах. В 20-е годы она состояла из двух основных элементов: из крестьянства, «осереднячивание» которого снижало товарность сельского хозяйства и его зависимость от внешних экономических стимулов, и из крупной промышленности, где «командные высоты» были в руках бюрократии.