На взгляд автора, к понятию "тоталитаризм" нужно относиться как к рабочему инструменту, не преувеличивая, но и не преуменьшая его значение. Полезность категории "тоталитаризм" состоит в том, что она предоставляет возможность одного из вариантов обобщения исторической конкретики, а значит, служит инструментом сопоставления, сравнения отечественного исторического процесса с общемировым. Без такого "зеркала" получить адекватный образ отечественной истории вряд ли возможно, хотя, справедливости ради, нужно отметить, что отражает оно пусть широкий, но ограниченный срез социальности, и, как всякая абстракция, несколько упрощенно. Но от абстракции большего и не требуется, если не забывать ее достоинства и недостатки. Вряд ли стоит отвергать "зеркало" также на том основании, что оно импортное, не нашего производства, к тому же "там" уже производят что-то более современное. Ведь человек не перестал пользоваться велосипедом только потому, что изобрели автомобиль: у них свои функции, своя область применения.

У понятия "тоталитаризм" тоже - своя сфера, где оно может быть применимо, и весьма эффективно, в качестве научного инструмента. Исследовательские модели, построенные на его основе, не отвечают на вопрос "как" (это задача конкретно-исторических исследований, вскрывающих генетический срез социальной реальности), но отвечают на вопрос "что", обеспечивая опознание, идентификацию общественных явлений и тем самым помогая раскрыть причины их возникновения. Без использования таких инструментов невозможно понять, в чем наша история действительно уникальна, а в чем - аналогична процессам, возникавшим на иной социо-культурной и национальной почве. За ограниченностью места придется показать работу этих моделей при исследовании отечественного исторического процесса схематично и упрощенно, сохранив, однако, суть.

Если абстрагироваться от нюансов, индивидуальных подходов, характерных для всех исследователей, работавших в рамках "тоталитарной школы", понятие "тоталитаризм" сводится к немногим основаниям, а в конечном счете - к единому признаку: это разновидность авторитарного (антидемократического) государства, характеризующаяся полным (тотальным) контролем над всеми сферами жизни общества. Под такое определение подпадают и коммунистические, и фашистские режимы, то есть тоталитарные общества левой и правой ориентации. Есть и более детальные признаки, которые характеризуют механизм государственного контроля над обществом и трансформацию самого государства в тоталитарное: партия - монополист власти навязывает всему обществу некую идеологию в качестве абсолютной истины, оправдывающей ее господство и освещающей переустройство общества на неких идеальных началах, ради чего, собственно, и провозглашается право контроля партии над государством, государства над всеми сферами общественной жизни и деятельности, применение убеждения, "воспитания" и принуждения, включая полицейский и идеологический террор. При этом прослеживается единый смысловой ряд: идеология - партия (организация, ее социальный носитель) - государство - общество.

В предельных случаях можно было бы говорить о полном слиянии общества и государства, то есть о полном тоталитаризме, но данная возможность остается всего лишь теоретической абстракцией: в реальной истории таких обществ не было. Даже советское общество в период расцвета сталинского террора нельзя отнести к этой категории, так как оставалось немало областей деятельности, оказавшихся неподвластными тоталитаризму (всегда существовал "черный рынок", атеизм не смог до конца вытеснить религиозность, социальная однородность была недостижима, и даже внутри партии сохранялась хотя бы видимость демократии - критика и самокритика, выборность и т.д.). Еще в меньшей степени понятие полной тоталитарности можно применить к другому классическому тоталитарному режиму - фашистской Германии. Более того, некоторые черты "тоталитарности" можно найти в некоторых "классических" демократических странах, особенно в кризисных ситуациях, например, в рузвельтовской Америке. Следовательно, тоталитарность, так же как и демократия, понятия не абсолютные, а относительные. Это явления весьма подвижные, пересекающиеся в разных сферах общественной жизни, переходящие друг в друга. Безусловно, это два разных качества, но грани между ними весьма условны и зыбки. Так же как весьма относительна и условна противоположность демократии и тоталитаризма: это два полюса одного и того же явления, составляющего политическую самоорганизацию общества соответственно базовым (материально-техническим, социо-культурным) и ситуационным, конкретно-историческим условиям страны.

Предельные проявления в реальной жизни встречаются крайне редко и представляют из себя формы социальной патологии, ведущей к самоуничтожению общества. Действительно, предел демократии - анархия, хаос и распад государства и общества; предел коммунистической социальности - мотыги красных кхмеров; фашистской тоталитарности - печи Освенцима и т.д. И, тем не менее, патологичны именно крайние проявления различных общественных моделей. К самим моделям можно относиться по-разному, в зависимости от личных политических пристрастий и этических позиций, однако с научной точки зрения, с позиций объективного анализа естественно-исторического процесса, все зоны и политического, и социального спектра естественны. Более того, сам вопрос - что хуже и что лучше, поставленный абстрактно, научно неправомерен: социум, как правило, выбирает ту модель, которая соответствует объективно стоящим перед ним проблемам. Не всегда этот выбор оказывается удачен в более широком (международном и историческом) контексте. Но социально-политическая модель вырастает из тех возможностей (и вероятностей), которые ситуационно предоставляет национальная, социокультурная историческая почва.

С этой точки зрения, тоталитарные модели столь же нормальны, естественны, как и демократические. Все они являются вполне закономерными способами самоорганизации общества в пограничных, аномальных, кризисных ситуациях, чреватых гибелью или распадом социума (государства, страны, нации), социальными катаклизмами и т.д. Более того, либеральные ценности (и возникшие на их основе либерально-демократические политические модели) имеют отнюдь не больше оснований считаться вершиной человеческой цивилизации, чем ценности коммунизма или социал-демократии. Они представляют собой только определенный подтип цивилизации, порожденный вполне определенной социо-культурной почвой (протестантская трудовая этика, индивидуализм и ориентация на максимальное производство и потребление и т.д.), являются продуктом своего рода исторической мутации, возникшей на ничтожно малой части земной суши и даже европейского континента и порожденной англосаксонской и, частично, романо-германской социо-культурной средой. В условиях утверждения и доминирования техногенной цивилизации, ситуационно эта модель оказалась наиболее приспособленной, тогда как ее успех и победа стратегически могут оказаться "пирровыми" для всего человечества: они чреваты экологической, военной и т.п. катастрофами. Но это - отдельный вопрос, выходящий за рамки исторического аспекта проблемы.