Суммарный уровень маргинализации общества оказался запредельным для сохранения стабильности в рамках старых структур и достаточным - после социального взрыва и распада - для качественно нового структурирования общества, а именно - тоталитарного. И если в крушении монархии высокие темпы урбанизации явились стимулирующим моментом, то недостаточный уровень урбанизированности общества сделал практически невозможной реализацию демократической альтернативы: реальной альтернативой большевизму в действительности могла быть только правая, предельно жесткая диктатура, весьма близкая к тоталитарному типу, но и она не смогла реализоваться.

Собственно, революция 1917 г. (а это единый процесс, включая и Февраль, и Октябрь, и гражданскую войну, - так же, как Великая Французская революция, продолжавшаяся ряд лет) это не демократическая (февраль) и не пролетарская (октябрь) революции, а революция маргиналов. Но ведь и большевизм (как любое радикальное течение) - это идеология и политическое течение маргиналов. Именно поэтому (хотя и не только) у большевиков, по мнению автора, не было демократической альтернативы. Из маргинальной кризисной ситуации Россия нашла маргинальный выход: она отдала власть и свою судьбу в руки большевиков, то есть леворадикального политического течения. Выход из кризиса мог быть только на тоталитарном пути. Было ли это исторической и социальной аномалией?

То, что произошло с Россией в XX в. (а именно, революция 1917 г., установление леворадикальной большевистской диктатуры с последующим перерастанием ее в тоталитарное общество, и т.д.), - это не порождение чьей-то злой воли, не игра случая, а реализация наиболее вероятной возможности, порожденной к началу столетия всем ходом исторического развития Российской империи и окружающего цивилизованного мира. Именно так: данная возможность и факторы ее реализации были заключены в общественно-политическую почву в единстве внешнего и внутреннего. Россия вынуждена была форсировать и индустриальное развитие, и, как следствие, урбанизационный переход - не столько из-за внутренне сложившихся, сколько под давлением внешних обстоятельств: в контексте индустриального рывка близких и дальних соседей все более очевидной становилась угроза и международному статусу, и самому существованию империи. Об этом неоднократно напоминали и собственный опыт (поражение в Крымской и Русско-японской войнах), и внешние примеры (закат Турецкой империи, поражение Франции в войне с индустриально более развитой Германией, и др.).

Автор не сторонник позиции фатализма в истории. Определенный диапазон выбора, набор альтернатив есть почти всегда. Немало зависит и от субъективного фактора, даже от конкретных личностей (вплоть до таких мелочей, как "насморк Наполеона"). Однако существует и "ход вещей", который ограничивает диапазон действий либо уничтожает альтернативы.

Так, урбанизация России, начавшаяся с запозданием и развивавшаяся ускоренными темпами, сформировала социальные возможности появления тоталитаризма в России. Начавшаяся Первая мировая война сделала реализацию этой возможности практически неизбежной. Однако, если бы война подобного масштаба произошла двумя десятилетиями ранее, даже проигранная, она вряд ли привела бы к крушению монархии - и тем более к становлению тоталитарного общества: не было еще массовой маргинализации населения, не было социальной почвы для массовых движений и т.д. В результате Первой мировой войны и социального взрыва вопрос состоял лишь в политической окраске, в социальном знаке политического спектра, в "правой" или "левой" модели тоталитарного общества, которое должно было прийти на место социального революционного хаоса: ни вариант демократии, ни даже вариант "обычной" диктатуры в России 1917 г. явно "не проходили". Когда вопрос стоит о жизни и смерти социума (в лице государства, нации и т.д.), общество, как правило, выбирает максимальное усиление прерогатив власти в ущерб даже собственным существенным интересам во имя сохранения целостности. Чем сильнее угроза распада общества, тем объективно выше потребность в противостоянии центробежным тенденциям со стороны государства. Чем больше общество деструктурировано и деморализовано, тем больший противовес требуется ему для самосохранения посредством усиления централизованной регламентации.

Урбанизация с неизбежностью создавала предпосылки для социального взрыва, которые накладывались на комплекс специфически российских противоречий (социальных, регионально-этнических и т.д.) Осуществление урбанизационного перехода в этих условиях требовало от властей чрезвычайной осторожности и политического такта. Любые дополнительные факторы, усиливающие социальную напряженность, были чреваты взрывом. Продолжение традиционной линии внешнеполитической экспансии было России в начале XX в. не по силам, и являлось авантюризмом. Последнее "предупреждение" Российская империя получила в Русско-японской войне с последовавшей за ней революцией 1905-1907 гг. Уроки не были учтены. Вступление в 1914 г. в мировую бойню предопределило ход дальнейших событий. Не лица, не партии и не идеи с этого момента решали участь России, а состояние социальной почвы, вспаханной урбанизацией и засеянной мировой войной. Большевики лишь собрали урожай, но кто-нибудь да должен был это сделать.

Суммирование сил распада оказалось настолько мощным, что и лечение требовало куда более сильных лекарств, чем обычная генеральская диктатура. В условиях общественного распада Россия приняла большевизм как наиболее адекватную своему состоянию политическую силу, способную заново структурировать образовавшийся социальный хаос на гораздо более жестких, чем старая империя, но принципиально иных государственных основаниях.

Но ведь история знает иные варианты выхода из кризиса . Поражение в Крымской войне вылилось в масштабные и радикальные реформы при сохранении монархии. Австро-Венгрия развалилась на ряд государств с режимами различной политической окраски, в том числе и демократические (Австрия). Почему же в России 1917 г. выход из кризиса мог быть только тоталитарным? Потому что Россия, - и в этом состоит убеждение автора, - может существовать только как сильное государство имперского типа. Это не вопрос сознания русского народа (и народов, включенных в его государственную орбиту), это вопрос его существования. Имперское сознание было выработано историей и являлось следствием опыта поколений. Россия веками формировалась одновременно и как государство, и как тип цивилизации в непрерывной борьбе за выживание, расширяя свои границы чаще всего в противостоянии агрессии. Причем при огромной, большей частью слабозаселенной территории и сильных агрессивных соседях, для страны всегда существовала угроза быть растащенной по кускам - стоило только "дать слабину". Вот откуда у народа сознание необходимости сильного государства. Об этом в 19171920 гг. ему вновь напомнили и Германия, и Япония, Польша, Англия с Францией, Турция и т.д. Какая уж тут могла быть демократия, когда речь шла о жизни и смерти государства и общества. Восстановление сильного государства объективно требовалось любой ценой.