Деятельность Потешной палаты замерла, царя Алексея Михай­ловича на свадьбе вместо скоморохов и шпильманов (дословно: «игрецов», иноземных скоморохов) увеселяли церковные певчие. Грамота 1648 года, направленная против скоморохов, гласила: «Ведомо нам учинилось, что . умножилось в людех . всякое мятежное бесовское действо, глумление и скоморошество со всякими бесовскими играми . многие люди, забыв бога . тем пре­лестником скоморохом последствуют на бесчинное их прелщение сходятся по вечером и во всенощных позорищах на улицах и на полях и богомерзких и скверных песней и всяких бесовских игр слушают .» В грамоте содержался приказ, чтобы «личин на себя никаких не накладывали и кобылок бесовских [не наряжали] . А где объявятся домры, и сурны, и гудки, и гусли, и хари, и вся­кие гудебные бесовские сосуды, и тыб те бесовские велел вынимать и, изломав те бесовские игры, велел жечь». Аналогичным было содержание грамоты 1654 года.

По свидетельству Адама Олеария, эти грамоты, направленные против скоморохов, исполнялись буквально: музыкальные ин­струменты и маски скоморохов свозили на берег реки Москвы и там предавали сожжению.

От православного духовенства, преследовавшего скоморохов, не отставали и старообрядцы. Протопоп Аввакум, по его собствен­ным словам, «изгнал» скоморохов с «плясовыми медведями», «с бубнами и с домрами . и ухари и бубны изломал на поле един у многих и медведей двух великих отнял, - одного ушиб, и паки ожил, а другого отпустил в поле».

Характерен следующий эпизод из жития другого старообрядче­ского священника: «Бе же в граде . научением дьявольским мно­жество скомрахов, иже хождаху по стогнам града с бубны и с дом­рами и с медведьми. Иоанн же непрестанно запрещаше им, да останутся таковаго злаго обычая и смехотворных игралищ, яже не суть угодна богу и сокрушаше их бубны и домры. Они же, гнева нань и ярости исполняющиеся, бияху божия. И многа страдания от скомрахов онех, яко от слуг сатанинских, подъемляше . Многожды же исхождаше Иоанн противу скомрахов с ученики свои­ми . в ты дни, иже нарицаются святки; понеже тогда множество игр бываше в вечер и в нощи. Того ради Иоанн в вечер позден и в полунощи хождаше по стогнам града и стражахуся с бесовскими слугами, и повелеваше ученикам свои орудия игр бесовских разбивати и сокрушати».

Вместе со скоморохами, естественно, эволюционировали и сами игрища. Они вызывали все больший интерес среди присут­ствовавших на праздниках, оказывавшихся на положении более или менее активных зрителей. В связи с этим в игрищах стали уси­ленно развиваться зрелищные черты; «игрища» перерастали в «по­зорища».

Разделение на зрителей и исполнителей вызывало необходи­мость сооружать особые приспособления - сценические коробки, сценические площадки, что впервые было осуществлено в народ­ном кукольном театре; при дворе строились специальные помеще­ния со сценой или эстрадой и зрительным залом.

Таким образом, позорища постепенно становились самостоя­тельным видом искусства, средством отражения, оценки действи­тельности и воздействия на нее. Все это обусловливало обществен­ное значение позорищ.

Народные сценки и пьесы

Народные драмы бывали малых и больших форм. Малые формы представляли собой короткие сценки с участием одного, двух или трех исполнителей. Сохранились сценки серьезного и комического содержания. Сложенные еще, вероятно, на заре русской театраль­ной истории, они отличаются динамикой, драматизмом; но бывают и такие сценки, в которых внешнее действие отсутствует. По мере образования народных драм больших форм эти сценки стали вхо­дить в них в качестве интерлюдий. Одни интерлюдии закреплялись за определенной пьесой, другие - переходили из пьесы в пьесу. Большие народные драмы первоначально складывались путем нанизывания на единый сюжетный стержень подчас даже далеких по содержанию малых сцен.

Русский народный театр на рубеже XVI и XVII веков был в основном двух видов: театр актера и кукольный. Репертуар ку­кольного театра оказался исторически гораздо более устойчивым. Объясняется это, очевидно, тем, что театр актера строился на сравнительно большом исполнительском коллективе, между тем как кукольный театр чаще всего обходился одним участником, что обеспечивало большую сохранность традиций. Существовали две разновидности народного кукольного театра: «вертепная» (стержневая) и «петрушечная» (пальцевая). От каждой из них сохранилось лишь по одной пьесе, хотя в старину репертуар кукольного театра был гораздо обширнее: еще в XIX веке для каждой из его разновидностей насчитывалось по две-три пьесы.

Сейчас трудно определить время создания той или иной народ­ной драмы и социальную принадлежность ее авторов. Задача не­сколько облегчается лишь в отношении пьес, которые можно было бы назвать «историческими». По своему содержанию и персонажам они связаны с определенной эпохой и историческими фигурами - устные народные произведения обычно создавались, что называет­ся, «по свежим следам событий».

Одним из путей формирования народных драм было перераста­ние святочных игрищ в позорища, а в дальнейшем - в устные пьесы. Процесс этот ярко прослеживается на примере образования святочной комедии о козе. Поначалу вошедшие в избу коза и мед­ведь (позже заменяемый дедом) просто плясали под песню, в кото­рой выражалось пожелание обильного урожая. Позднее текст песни приобрел заклинательный смысл:

Где коза рогам,

Там сене стогам.

Где коза хвостом,

Там жита кустом .

Другое древнее святочное игрище символически воспроизводи­ло земледельческий миф о смерти и воскресении: коза (в других вариантах старуха) после ряда шутовских реплик и проделок плясала, пока не падала замертво и затем благодаря вмешатель­ству одного из присутствующих оживала и плясала вновь. Даль­нейшее осложнение этого игрового сюжета можно наблюдать в одном из позднейших новгородских святочных игрищ, записанном в XIX веке. Медведь здесь заменен дедом, коза - старухой, и игровая сценка приобретает жанровый комический характер.

Комические диалогические сценки создавались, возможно, и на базе свадебных «перекоров» дружек. Даже в XIX веке такие сценки исполнялись то двумя лицами, то одним, говорившим за обоих. Подобные диалоги, исполнявшиеся одним лицом, быстро отрывались от свадебного игрища, и не случайно мы их встре­чаем в числе сказок в сборнике Афанасьева. От них закономерен переход к комедиям типа «Барин и слуга», сложенным, очевидно, в XVIII веке.

Можно думать, что к числу произведений, предназначавшихся для диалогического исполнения или даже для инсценировки, от­носятся и сатирические повествования с развитым диалогом, как, например, «Сказание, или Повесть о куре и лисе», а также «По­весть о Ерше Ершовиче». Первая высмеивает ханжество, вторая - взяточничество и корыстолюбие, царящие в судопроизводстве. Близка к ней и повесть «Шемякин суд». Позднее некоторые из них разыгрывались, по-видимому, и на театральных подмостках актерами. Так, предание говорит, что сказки инсценировались при дворе Анны Иоанновны, а инсценировка повести «Шемякин суд» входила в репертуар ярославского театра Ф. Г. Волкова.