В «Стихах о Прекрасной Даме» есть тревога о Несказанной («Но страшно мне: изменишь облик Ты») и о себе самом («О, как паду - и горестно, и низко»), но нет тревожной мысли о Христе.

Переписка с А. Белым, так же как и с Е. П. Ивановым, в эти годы особенно важна для понимания духовных исканий и религиозных сомнений

Блока. В конце 1904 года он пишет: «Где-то у меня там, в многочисленных книжных шкапах, где много пыли, затерялась Библия. А то бы я Тебе выписал: «Горе, кто оставил первую любовь свою .» 23 декабря он отправляет другое письмо: «Если бы Ты знал, как я всегда НЕ ВЕРУЮ! Но иногда, как, "закинув руки в голубое», могу простоять я над бездной - и почти полет! До сих пор есть эта возможность. Пусть не верую даже, потому что иногда еще даже возможность покаяния как будто брезжит. Впрочем, я не могу исповедаться у священника».

У Блока так было всегда. В самые горькие минуты безверия и душевного упадка сохранялась возможность воспарения над бездной и глубокого покаяния наедине с собой. Поэтому об отсутствии веры у Блока трудно говорить даже тогда, когда он сам как будто это утверждает. Замечательно интересно в этом смысле письмо его Белому от 15-17 августа 1907 года, когда отношения их резко изменились и появилась необходимость объясниться и отвести обвинения в «богохульстве» и «кощунстве»: «Вы хотели и хотите знать мою моральную, философскую, религиозную физиономию . «философского сгеdо» я не имею, ибо не образован философски; в бога я не верю и не смею верить, ибо значит ли верить в бога - иметь о нем томительные, лирические, скудные мысли . Я готов сказать лучше, чтобы Вы узнали меня, что я - очень верю в себя, что ощущаю в себе какую-то здоровую цельность и способность и уменье быть человеком - вольным, независимым и честным . Вы знаете, что, говоря все это, я не хвастаюсь и не унижаюсь . Все это я пережил и ношу в себе - свои психологические свойства ношу, как крест, свои стремления к прекрасному, как, свою благородную душу».

Стремление к прекрасному, благородство души, способность быть человеком гораздо ближе к христианскому идеалу, чем вера по убеждению. Здесь не было ни гордыни, ни ложной скромности. Личность Блока восхищала его современников. Незадолго до смерти поэта и, как оказалось потом, - до своей собственной гибели, после появления блоковской статьи «Без божества, без вдохновенья» с резкой критикой акмеизма, Гумилев так отозвался о Блоке: «Я не потому его люблю, что это лучший наш поэт в нынешнее время, а потому что человек он удивительный . Если бы прилетели к нам марсиане и нужно было бы показать им человека, я бы только его и показал - вот, мол, что такое человек» [13. c. 529]/

В письме Блока Белому есть и еще одна особенность, очень важная для понимания внутреннего мира Блока, - представление о высочайшей ответственности человека, который берет на себя смелость называться верующим.

Е. П. Иванову посвящено одно из самых глубоких по христианскому настроению стихотворений поэта «Вот он - Христос- а цепях и розах .» (1905). Познание Христа, приближение к Нему возможно лишь ценою личного подвига:

И не постигнешь синего ока,

Пока не станешь сам как стезя .

Пока такой же нищий не будешь,

Не ляжешь, истоптан, в глухой овраг,

Обо всем не забудешь, и всего не разлюбишь,

И не поблекнешь, как мертвый злак.

Здесь каждый стих - лирическая парафраза евангельского текста. Слова Иисуса: «Я семь путь и истина и жизнь .» - побуждают воспринимать жизнь христианина тожекак стезю, а образ «мертвого злака» восходит к известной притче о зерне (семени).

Представление Блока о Христе после «Стихов о Прекрасной Даме», сохраняя многие общие черты, заметно эволюционировало. Уже летом 1903 года он пишет А. Белому о том, как различаются мысли о Ней, Душе Мира, наиболее полно коснувшейся «догматов нашей церкви», и образ Христа. Они присутствует в мистическом сознании отдельной личности, Христос же «не разделен с обществом (народом). Придите ко мне все труждающиеся - есть знак Доброты Христа (не один этический момент). Христос всегда добрый, у Нее же это не существенно .» [1. c. 35].

Вот в это подчеркнутое «вес» и противопоставление («не один этический момент») следует вдуматься. Этика предполагает нравственную оценку людей, а доброта, милосердие Христа распространяются на всех угнетенных и несчастных.

Образ доброго Христа, известный еще по "Стихам о Прекрасной Даме", постепенно и все более органично сливается с жизнью и страданиями народа:

Девушка пела в церковном хоре

О всех усталых в чужом краю,

О всех кораблях, ушедших в море,

О всех, забывших радость свою.

Финал стихотворения скорбный:

И голос был сладок, и луч был тонок,

И только высоко, у царских врат,

Причастный тайнам, плакал ребенок

О том, что никто не придет назад.

Но трагедия не нарушает представления о божественности мира, и плач не прерывает молитвы.

Апокалиптические картины современного города взывают к заступничеству Спасителя, и вдруг –

Высоко - над домами - в тумане снежной бури,

На месте полуденных туч и полунощных звезд,

Розовым зигзагом в разверстой лазури

Тонкая рука распластала тонкий крест.

В этом стихотворении 1904 года («Последний день») - ранний у Блока намек на возможность появления Христа перед измученными людьми. Та же атмосфера и в «Легенде» (1905):

Господь, Ты слышишь? Господь, простишь ли?

Ты Слышишь, Господи? Сжалься! О, сжалься!

К образу Христа Блок обращается постоянно, это - глубинная тема всей трилогии, которая во многом определяет ее структуру. Известно, что Христос выступает у Блока в разных ипостасях: «полевой Христос» у «чертенят и карликов», которые каются, умиленно глядя на богомольную старушку («Старушка и чертенята»).

Все это резко изменяется в «снежных», «вьюжных» стихах второго тома, где заключены «плод горестных восторгов», «чаша горького вина», где упоение безумной страстью соединено с трагедией богоотступничества, а значит - отъединенности от мира, что неотвратимо ведет к гибели.

В этом состоянии обреченности мысль о Христе присутствует постоянно, хотя иногда святотатственно:

Прочь лети, святая стая,

К старой двери

Умирающего рая!

Стерегите, злые звери,

Чтобы ангелам самим

Не поднять меня крылами,

Не вскружит! меня хвалами,

Не пронзить меня Дарами

И Причастием своим!

(«Прочь!»)

Как будет потом сказано в стихотворении, открывающем цикл «Страшный мир»:

И была роковая отрада

В попираньи заветных святынь,

И безумная сердцу услада –

Эта горькая страсть, как полынь!

Горечь усилена сравнением с полынью. Последний стих падает тяжело, резко. В нем - горестный осадок от всего пережитого. В колдовских чарах безумной страсти ощущается демоническая, инфернальная власть. Лирический герой мучается тревожными предчувствиями, его воображению постоянно предстают очертания креста. Их как будто выводит, а потом развеивает снежная метель:

Чтоб с тобою, сердцу милой,

В серебристом лунном круге