Турция: от империи к республике
Несомненно, что после Танзимата в Османской империи получило распространение инонациональное и иностранное предпринимательство. К началу XX в. «турецкая компрадорская буржуазия состояла главным образом из представителей нетурецких национальностей – греков, армян, евреев и др.» [2, с.16]. «Собственно турецкое производство было представлено ремесленниками, иногда объединенными в средневековые корпорации – эснафы» [21, с. 9]. «Купцы по-национальности турки практически были посредниками между производителями продукции и инонациональной буржуазией» [22, с. 57].
Однако к началу XX в. усилилось и влияние формирующегося османского “среднего класса”. Вплоть до 1856 года получение должности на государственной службе было пределом мечтаний среди мусульманского населения. «Какая выгода для нас быть чиновником? Мы – замкнутые изнутри, христиане же затратив много усилий в промышленности и торговле, обратились в сторону Европы», писал Намык Кемаль. [63, s.147] Впоследствии, среди непрерывно разрастающегося и дифференцирующегося слоя государственных служащих предпринимательская деятельность пользуется все большей популярностью.[53, s.111] Османская бюрократия, расчищавшая путь к капитализму, стала влиятельным социальным слоем, будучи самой состоятельной прослойкой общества. Так, В. Эльдем пишет, что «их жалование было столь высоким, что его можно сравнивать лишь с доходами сегодняшних крупных предпринимателей» [цит. по.: 14, с.37]. Причем этот слой, как уже отмечалось, брал на себя функции третьего сословия. Даже мелкий провинциальный чиновник после выхода на пенсию стремился к предпринимательской деятельности. Например, отец Мустафы Кемаля Али Риза – эфенди, занялся, хотя и не совсем удачно, экспортной лесоторговлей, найдя состоятельного компаньона.[15, с. 77-79]
В начале XX в. слой государственных служащих стремительно пополнялся. Так, Эсат Дж. Пакер, назначенный стажером в канцелярию министерства иностранных дел, писал: «Нельзя сказать, чтобы мне повезло. В те времена среди моих единоверцев удачной считалась возможность заниматься торговлей или искусством. Не всем это удавалось, ибо названное благодатное и широкое поле деятельности было отдано на откуп нашим согражданам, представителям национальных меньшинств… На дипломатическую же службу поступить было очень несложно: достаточно было подать заявление с маркой в десять пара» [31, с. 10].
По данным В. Эльдема, численность штатов османских министерств и ведомств в 1913/1914 г. составляла 188 704 человека, в том числе доля военного и военно-морского министерств, жандармского управления составляла 100 000 мест. Численность служащих, получавших жалование из государственного бюджета в 1913/1914 г., составляла 183,7 тыс. человек (в 1909/1910 г. – 182,2 тыс.). В среднем в 1913 г. государственный служащий в Турции получал в месяц 556 курушей, в столице – 1166 курушей.[14, с.38] Присоединявшийся к этому профессиональному слою был готов служить существующему режиму, признававшего его право на достижение желаемых целей. По меньшей мере, он предпочитал неудобства ''диктата младотурок'' неудобствам тирании.
Бюрократизация, как одна из черт капитализма, стала неотъемлемой чертой турецкого общества, когда слой чиновников продолжал множить подчиненных, работавших по большей части друг для друга. «В каждом отделе министерства числились сотни людей, но посещали службу очень немногие, не дай бог, они все вздумали вдруг прийти, маленькие комнатушки отдела попросту не вместили бы своих сотрудников. Молодые люди изредка показывались на службе после обеда, обычно же занимались своими делами.» [31, с.10]. По свидетельству Р.Дэвисона, «Как в Стамбуле, так и в других центральных вилайетах большинство чиновников рассчитывали достичь лучшего для себя положения вследствие близости к паше. Заполнявшие приемные высокого слоя управляющих толпы родственников и прочих паразитов, были одним из бедствий османского управления, открывающим двери покровительству, неэффективности и взяточничеству» [39].
Годы после победы младотурецкой революции и период первой мировой войны стали известны как период “национальной экономики”. Стратегия экономического развития была связана с деятельностью Мехмеда Джавид – бея (1875-1926), который изложил свои взгляды на экономику в четырехтомной работе «Илм-и Иктисад» (Наука экономики), изданной в период с 1899 по 1901 гг. Более того он стал основоположником турецкой статистики, написав работу «Ихсахият». Будучи последователем манчестерской школы экономики, он выступал за отмену режима капитуляций, за дальнейшую интеграцию в мировую экономику с целью привлечения иностранных инвестиций, за свободную торговлю, являвшейся для него “законом экономики”.
Другим распространителем идей либерализма в империи был принц Сабахеддин, автор «Открытых писем к Иттихаду», «Как можно спасти Турцию». Им был переведен на турецкий труд Э. Демолена «Причины прогресса англосаксов». Согласно Э. Демолену существовали два типа общественной структуры – партикуляристская и общинная формации. Согласно Сабахеддину, турецкое общество должно последовать по пути первой из них. Он выступал за децентрализацию управления, но не политическую, а основанную на расширении прав местного самоуправления, за развитие личной инициативы [20, с. 145-149]. По его мнению, религия не может лежать в основе социального устройства. На примере Мехмеда Сабахеддина, мы можем еще раз констатировать, что инициатива преобразований, исходила от правящей элиты, представителем которой являлся идеолог личной инициативы.
Оценивая деятельность бюрократической верхушки в экономике, Фалих Рыфкы Атай писал: «Либерализация Османской империи подразумевала государственного служащего как носителя частной инициативы… Это лицо не было частным предпринимателем, это был комиссионер, присваивавший себе доход государства» [цит. по: 14, с. 64].
Османскую общественную мысль волновали и культурные последствия европеизации в период с 1839 г., завершившейся «исправлением (коррекцией) гражданских и политических институций османами». Смысл культурных преобразований определялся прозападной ориентацией (alafranga) османской элиты и состоял (впоследствии и в Республике) в достижении идеала “современной цивилизации” – Муасыр медениет [56, pp. 14-15].
В XIX в. постоянно возникали вопросы о степени совместимости европейской культуры и османской, о том насколько противоречит идея равенства (эгалитарности) османской системы буржуазным ценностям Европы. Одним из проявлений этого было критическое отношение оттоманских нижних слоев и ряда интеллектуалов к поведению “вестернизированных” государственных деятелей Танзимата. Рояли, обеденные столы и гостинная мебель были новым, спешно воспринятым с Запада, идеалом жизни официального класса. Спешно воспринятые потребительские модели поведения элиты стали предметом критики определенной части населения, воспринимавшей это как глупую роскошь, в сравнении со своими умеренными стандартами жизни.[56, p. 18]
Уже в начале XX в. потребительское поведение распространилось и в среде остальной гражданской бюрократии, рангом пониже. Эсат Дж. Пакер приводит пример характерного проявления такого поведения. Мюнир – бей, посол Турции в Берне, приобрел ванну, «какую бельгийцы брали, отправляясь в колонии». Доставка ее в Стамбул отняла много времени и денег. Отец посланника, получив приобретенные ванну и ведра, вышел из себя: «Когда только Аллах научит тебя разуму! Неужели в Брюсселе не нашлось ничего другого? Удивляюсь правительству, которое назначает вас послами» [31, с.106-107].
