В ряде произведений турецкой литературы осуждался подобный “налет вестернизации” (cosmetik westernization), т.е. простая иммитация западных культурных кодов, моделей поведения. Одним из первых произведений, сфокусированных на данной проблеме, была книга «Фелатун – бей и Раким – эфенди» Ахмета Мидхата, опубликованная в 1876 г. Фелатун – бей, избравший себе псевдоним – Платон, прожигает жизнь в европейской части Стамбула, развлекаясь в женском обществе и играя в азартные игры. Что касается Раким – эфенди, то он трудолюбив и работает для достижения умеренных жизненных целей, целеустремлен и занимается изучением французского языка. Второй персонаж книги выступает здесь более предпочтительным вариантом вестернизации.[58, pp.36-37] Похожий сюжет, затрагивающий проблему модернизации и раскрывающий характерные черты турка-предпринимателя, обыгрывается в романе Орхана Памука «Джевдет – бей ве Огуллары» [Baştürk, 35; 64, ss.184].

Еще одной из особенностей турецкого “праздного класса” был “синдром Бихруз – бея”. Этот персонаж, чуть более поздний, появляется в книге «Араба севдасы» Реджаизаде Экрема, изданной в 1896 г. Бихруз – бей, прошел обычный для чиновника путь, став служащим через связи отца, чье высокое положение гарантировало ему спокойное существование. Он приверженец западного образа жизни и относится ко всему турецкому как к проявлению варварства. Он, как и Фелатун – бей, проводит время на европейском берегу Босфора, подражая образу жизни европейской аристократии. Одевается он подобно французским нобелям и делает заметки на французском языке. Эти два произведения ярко отражают эволюцию в ценностных ориентациях турецкого общества, демонстрирует сложившуюся дихотомию – страта военного и гражданского истеблишмента с одной стороны, а с другой – народная страта управляемых. [58, ss.37-40]

Итак, подводя некоторые итоги, мы можем сказать, что одним из основных факторов, подвигших османское общество к трансформации, стало одно из направлений экспансии Запада – экономическое, которая фактически дала толчок к появлению бюрократической и торговой буржуазии (Göçek, 1999; Кеуder, 1993). В условиях масштабного отставания по отношению к цивилизации капиталистического Запада, правящая элита империи искала пути преодоления сложившихся противоречий, мешавших мобилизации ресурсов. Сложившаяся во второй половине XIX в. гражданская бюрократия, составила новое ядро преемственности, которому предназначается обеспечивать могущество государства. Автономность действия этого слоя институциональных организаторов и целостность его ориентаций макросоциального характера, создавали предпосылки для дальнейшего переустройства на основе социокультурных представлений слоя элиты.

Традиционная для имперского общества градация (на глобальном уровне - управляющие – управляемые), предопределила ход изменений. Крестьянство, несмотря на свою массовость и все ухудшающееся положение, не противопоставляло себя господствовавшим в обществе нормативам и ценностям и признавало сложившийся порядок. Правящая элита использовала увеличившуюся автономность своей сферы деятельности для решения проблем в конкретных институциональных рамках Османской империи. По мнению М. Вебера, эффективное управление требует такой автономности, поскольку эффективность администрирования нуждается в том, чтобы общественность оказывала по возможности минимальное влияние на бюрократию государства. Напряженность, возникшая в ходе приспособления традиционной структуры к капиталистическому миру, существовала, прежде всего, в идеологической сфере, в противоречии между мирским и трансцендентным. В ходе последующего изложения, мы рассмотрим еще одно противоречие имперской системы, особенно проявившее себя на рубеже XIX и XX вв. Оно заключалось в непризнании национальностями сложившегося имперского устройства.

ГЛАВА III

ОТ ИМПЕРИИ К РЕСПУБЛИКЕ: ПРОБЛЕМЫ МОДЕРНИЗАЦИИ ИМПЕРСКОЙ СТРУКТУРЫ

Как известно, период Второй Конституции ( II Мешруриет) начался с победы младотурецкой революции 1908 г. Подробное изучение всех нюансов политической борьбы не входит в наши планы. Наша задача состоит в выявлении постоянных “констант” (относительно стабильных данных ситуации) в идеологии правящей элиты, в рассмотрении их эволюции. Как уже отмечалось, рассмотрение множества частных представлений, либо одного из них, особенно в политической сфере, входящих в общую совокупность представлений, не позволит нам раскрыть сущности явлений транссубъектного (общего) характера. Личные убеждения, в отличие от идеологии определенной совокупности, не имеют постоянной функции в общественной жизни, поскольку люди не сознают и, в большинстве своем, не хотят осознавать историю, которую делают. К тому же необходимо отличать истинные представления человека, от заимствованных представлений, которыми он просто щеголял. Для нас желательно увидеть “каркасные линии”, доминирующие черты. Ведь выбор своего исторического пути нация совершает не на основании абстрактной политической демагогии.

Итак, вновь обратим наше внимание в XIX век. По мнению большинства историков, начиная с 1860-х годов, Османская империя стала ощущать на себе всплески балканского национализма, более того Балканы в значительной степени обуславливали международные отношения империи с “концертом” европейских держав. К этому же времени относится возникновение очагов национализма и на других окраинах империи, когда в среде нетурецкого населения стали преобладать национальные интересы. Политика государства, регулирующая отношения между управляющими и управляемыми, между государством и инонациональными общинами, осуществлялась в рамках уже упоминавшихся доктрин: османизма, панисламизма, пантюркизма, отличавшихся друг от друга терминологией легитимизации ценностей.

За редким исключением, большинство государственных деятелей и интеллектуалов, от Н. Кемаля до лидеров младотурок, стремились сохранить существующее несовпадение культурных и политического сообществ, присущего империи с эпохи обширных завоеваний. Это предполагалось осуществить на основе наднациональной имперской идеологии. Вопрос о предоставлении автономии нетурецким народам, станет накануне и после революции, предметом ожесточенного спора принца Сабахеддина и иттихадистов.

Следует отметить, что в рамках эгалитарного мусульманского общества империи, принцип эгалитарности не распространился на покоренные христианские народы. Еще Мехмед II Фатих стремился включить высоко активные и специализированные экономические группы Византийской империи в структуру зарождающейся империи. Эти национальные и религиозные анклавы содействовали извлечению и накоплению ресурсов в османском государстве. Веками христианское население существовало в довольно изолированном положении, сосредоточившись на предписываемой государством деятельности. Даже в XIX в. этнически чуждые группы не допускались в правящую элиту (лишь в случае принятия ислама, со всеми вытекающими последствиями), не воздействовали на структурное устройство общества. Количество христианского населения в государственных учреждениях явно не соответствовало его численности; христиане не пользовались преимуществами от учебных заведений, учрежденных реформами Решид – паши и т.д.