Сразу после переворота в пользу Шуйского посоль­ские дьяки составили подборку документов, включавшую секретную переписку Лжедмитрия. Эту подбор­ку они сопроводили следующей краткой справкой о самозванце: “ .в лето 7110-го убежал в Литву изо обители архангела Михаила, яже ся нарицает Чудов, диакон черной Григорий Отрепьев, и в Киеве и в пре­делах его и тем во иноцех дьяконствующую и в чернокнижество обратился, и ангельский образ сверже, и обруга, и по действу вражию отступив зело от бога”[25].

Итак, в документах, составленных для внутреннего пользования, посольские дьяки вовсе отбросил ложную версию об осуждении еретика. Отрепьев отступил от бога и занялся чернокнижием после побега за рубеж, а, следовательно, до побега у патриарха священного, собора попросту не было оснований для осуждения Отрепьева “на смерть”.

Почему же московские епископы и при Шуйском продолжали писать в Польшу, будто Отрепьев был обличен на соборе и осужден на смерть? Отцы церкви грешили против истины. В их показания закралась неточность. Они на самом деле осудили и прокляли Отрепьева, но не в лицо, а заочно. Произошло это, когда в Польше объявился самозванец, которого в Москве назвали именем Отрепьева.

Судя по образу жизни Отрепьева, ясно, что был он сообразительным, независимым. С малых лет привык заботиться о себе сам, добиваться устойчивого материального положения. Будучи сиротой, он итак достиг очень многого (стал до такой степени приближенным слугой, что из-за заговора господ его могли повесить). Не были захоронены его таланты и в монастырях. Отрепьев был пассионарной личностью. Следовательно, оценивая беспристрастно исключительно силы Отрепьева, можно допустить мысль о том, что именно он выдавал себя за царевича Дмитрия.

Факты, приведенные при жизни Лжедмитрия I,

доказывающие, что он самозванец Григорий Отрепьев.

Обычно под именем Лжедмитрия I подразумевают Григория Отрепьева. Один из историков смутного времени - Бутурлин вообще выразился так: “Первым Лжедмитрием в России был Отрепьев, и противоречить еще сему свойственно было бы только тем, кои, увлекаясь суетным мудрованием, тщатся опровергать все исторические истины единственно, чтобы мыслить иначе, чем мыслили их предшественники”[26]. Прав ли он?

Конечно, в то время было легче добраться до истины. Мало того в таком преступлении не могли объявить первого попавшегося человека. Но судили ли они в то время также беспристрастно, как сейчас, в наше время, пытаются судить историки?

Власти предоставляли факты, доказывающие, что царевич Дмитрий – самозванец, чернец Гришка. Многие из приведенных фактов известны истории.

Первым протестом из московского государства против Лжедмитрия были две грамоты от пограничных черниговских воевод: от князей Кашина-Оболенского и Татева. В обоих возвещается, что называющий себя Дмитрием был беглый чернец; но он не называется Гришкою.

Бояре указывали, будто в 1604 году они посылали для обличения самозванца дядю Гришки Отрепьева – Смирного-Отрепьева к панам, требуя очной ставки с племянником; но паны не допустили. В ответ на это посольские послы отвечали, что Смирной-Отрепьев приезжал совсем по другим делам, с двумя грамотами: одна с жалобой к воеводе Виленскому, другая – к Литовскому канцлеру. О личности же Дмитрия не было ни слова. “Как же можно, - говорили поляки, - чтоб Смирной, с такими грамотами присланный о других вещах, мог домогаться очной ставки с Дмитрием, которого вы называете сыном его брата! Если бы он и домогался, то нельзя было ему поверить, так как в грамоте об этом ничего не написано. Сверх того вы сами говорите, что посылали Смирного тогда уже, когда вор пошел в северскую землю. Если бы вы хотели добра своему царю Борису, то следовало бы, как только весть разнеслась о воре. Тотчас же писать об этом с точностью и представить очевидное свидетельство; а то вы прислали Смирного с поручением о другом совсем предмете, о делах пограничных, стоющих несколько рублей, а о таком же важном деле не сказали ни слова”.[27]

Эта протестация поляков заслуживает веры, потому что панам не было необходимости говорить неправду. Если б Смирной приехал с поручением о самозванце, они бы все равно не могли удовлетворить его, и, следовательно, нечего было бы запираться, что не знали такого поручения. Притом же они не запирались, что Постник Огарев, вслед за Смирным, а может быть и в одно время, приезжавший в Польшу, имел поручение о Дмитрии.

Постник Огарев, дворянин, послан был Борисом 14 октября. Его грамота касалась Гришки Отрепьева, называющего себя Дмитрием, и приглашала короля поймать его и наказать. Король отвечал, Король отвечал, что так - как он уже в пределах Московского государства, то там его удобнее поймать. [28]

В то же время в разрядных книгах записано, что царю “учинилась весть (т.е. он в первый раз узнал), что нашелся в Литве вор, который называется Дмитрием Углицким”. И тут же следует примечание, что этот вор должен быть Гришка Отрепьев, сбежавший в 1603 году в Северскую землю с чернецом Повадиным.

Бояре ссылались, уже после убиения Лжедмитрия на то, что патриарх посылал к князю Острожскому Афанасия Пальчикова известить, что называвший себя Дмитрием и проживавший в его воеводстве – беглый монах - чернокнжник, и просил выдать его.

Если исключить сомнительные посольства Смирного и Пальчикова, то до 1605 только в посольстве Пстника Огарева видны шаги к тому, чтобы назвать самозванца определенным именем Гришки Отрепьева. Народу не говорили ничего о таинственном лице, старались не говорить с ним об этом, и ему запрещали.

Когда народная симпатия склонялась на сторону Дмитрия, необходимым сочли совершить повсеместный обряд проклятья. Но для этого нужно было имя, И вот патриарх Иов в январе 1605 рассылает грамоту, где не ограничивается одним намеком на то, что назвавшийся Дмитрием есть Гришка, но рассказывает подробно его похождения.

Жизнь Отрепьева до побега из монастыря ему известна лично. Далее шли сведения, которые он мог иметь, только получив от других, а именно:

1. Чернеца Пимена, постриженника Смоленского монастыря

2. Чернеца Венедикта Троицкого монастыря

3. Стефана иконника, торговавшего в Киеве иконами

На том же соборе выступили свидетели, “провожавшие” Отрепьева за рубеж и общавшиеся с ним в Литве. Ими были бродячие монахи Пимен из Днепрова монастыря и Венедикт, из Троице-Сергиева монастыря. Из их показаний следовало, что Отрепьев ушел в Литву не один, а в компании двух своих товарищей—Варлаама и Михаила. Пимен познакомился с Отрепьевым и его компанией в Спасском монастыре в Новгороде-Северском, и сам проводил их в Стародуб, а оттуда — за литовский рубеж до сел Слободки. Монах Венедикт стал свидетелем метаморфозы Отрепьева в Литве. Он видел “вора” Гришку в Киево-Печерском монастыре, в Никольском монастыре и в дьяконах у князя Острожского. Как видно, он довольно точно назвал места скитаний Отрепьева в Литве. Но в самом важном пункте его показаний угадывается вымысел. Бродячий Троицкий монах, сбежавший в Литву, явно сочинил историю того, как он пытался поймать “вора” Гришку. По его словам, печерский игумен послал старцев, слуг и его, Венедикта, поймать Гришку, но тот ушел к Адаму Вишневецкому, по “воровскому” умышлению которого и стал зваться князем Дмитрием.