В самом деле, можно выяснить шаг за шагом историю реального лица — Григория Отрепьева вплоть до того момента, как он пересек границу. С другой стороны, хорошо известен путь Лжедмитрия от Брачина до Московского Кремля. Превращение бродячего монаха в царя произошло на отрезке пути от границы до Брачина. По словам Варлаама, Григорий От­репьев прошел через Киев, Острог, Гощу и Брачин, после чего объявил себя царевичем. Из “Исповеди” Лжедмитрия следует, что после пересечения границы он прошел те же самые пункты в той же последовательности и в то же время. Возможность случайного совпадения почти исключена, как и возможность сговора между автором “Извета” и Лжедмитрием. Варлаам не мог знать содержание секретного доклада Вишневецкого королю, а самозванец не мог предвидеть того, что напишет Варлаам после его смерти.

Следовательно, благодаря “Извету” Варлаама мы можем с уверенностью утверждать тождество Отрепьева и Лжедмитрия I.

Рождение интриги.

Интересно знать, к какой же категории самозванцев относится Отрепьев? Кто подготовил самозванца? Если его кто-то готовил, значит, главным действующим лицом авантюры был не Отрепьев. Кто-то руководил им, а значит, Лжедмитрий действовал не по своему разумению. Можно предположить, что он не помог, не улучшил жизнь народа не по своей воле.

По образному выражению В. О. Ключевского, Лжедмитрий “был только испечен в польской печке, а заквашен в Москве”[40].

Царь Борис считал причиной всех бед боярскую интригу. По свидетельству царского телохранителя Буссова, при первых же известиях об успехах самозванца Годунов сказал в лицо боярам, что это их дело и задумано оно, чтобы свергнуть его. Известный исследователь Смуты С. Ф. Платонов возлагал ответственность на бояр Романовых и Черкасских. “ .Подготовку самозванца,— писал он,— можно приписывать тем боярским домам, во дворах которых служивал Григорий Отрепьев”[41]. Но это не более чем гипотеза. Отсутствуют какие бы то ни было данные о непосредственном участии Романовых в подготовке Лжедмитрия. И все же следует иметь в виду, что именно на службе у Романовых и Черкасских сформировались политические взгляды Юрия Отрепьева. Под влиянием Никитичей и их родни Отрепьев увидел в Борисе узурпатора и проникся ненавистью к “незаконной” династии Годуновых.

Множество признаков указывает на то, что самозванческая интрига родилась не на подворье Романовых, а в стенах Чудова монастыря. В то время От­репьев уже лишился покровительства могущественных бояр и мог рассчитывать только на свои силы. Авторы сказаний и повестей о Смутном времени ут­верждали, что именно в Чудове монастыре инок Григорий “начал в сердце своем помышляти, како бы ему достигнути царскова престола”, и сам сатана “обеща ему царствующий град поручити”[42]. Составитель “Нового летописца” имел возможность беседовать с мона­хами Чудова монастыря, хорошо знавшими черного дьякона Отрепьева. С их слов он записал следующее: “Ото многих же чюдовских старцев слышав, яко (чер­нец Григорий) в смехотворие глаголаше стар­цев, яко “царь буду на Москве””[43].

Кремлевский Чудов монастырь, расположенный под окнами царских теремов и правительственных уч­реждений, давно оказался в водовороте политических страстей. Благочестивый царь Иван IV желчно бра­нил чудовских старцев за то, что они только по одежде иноки, а творят все, как миряне. Близость к высшим властям наложила особый отпечаток на жизнь чудовской братии. Как и в верхах, здесь царил раскол. Среди чудовской братии можно было встретить и знать, и мелких дворян. Были среди них доброволь­ные иноки. Но большинство надело монашеский кло­бук поневоле, потерпев катастрофу на житейском по­прище. Вступив на порог Чудова монастыря, чернец Григорий вскоре же попал в компанию Варлаама Яцкого и Мисаила, которые в недавнем прошлом владели мелкими поместьями и несли служ­бу как дети боярские. Как и Отрепьев, они принад­лежали к числу противников выборной земской дина­стии Годуновых.

Монахи, знавшие Отрепьева, рассказывали, будто в Чудове “окаянный Гришка многих людей вопрошаше об убиении царевича Дмитрия и проведаша накреп­ко”[44]. Однако можно догадаться, что Отрепьев знал об угличских событиях не только со слов чудовских мо­нахов. В Угличе жили его близкие родственники.

Учитывая традиционную систему мышления, гос­подствовавшую в средние века, трудно представить, чтобы чернец, принятый в столичный монастырь “ра­ди бедности и сиротства”, дерзнул сам по себе высту­пить с претензиями на царскую корону. Скорее всего, он действовал по подсказке людей, остававшихся в тени.

В Польше Отрепьев наивно рассказал, как некий монах узнал в нем царского сына по осанке и “герои­ческому нраву”. Безыскусность рассказа служит из­вестной порукой его достоверности. Современники за­писали слухи о том, что монах, подучивший Отрепье­ва, бежал с ним в Литву и оставался там при нем.[45]

Московские власти уже при Борисе объявили, что у “вора” Гришки Отрепьева “в совете” с самого нача­ла были двое сообщников — Варлаам и Мисаил Повадьин. Из двух названных монахов Мисаил был, ка­жется, ближе к Отрепьеву. Они вместе жительствовали в Чудовом монастыре, оба числились крылошанами. Вместе решили отправиться за рубеж. Варлаам, по его собственным словам, лишь присоединился к ним.

Наибольшую осведомленность по поводу Мисаила проявил автор “Сказания и повести, еже содсяся в царствующем граде Москве, и расстриге Гришке Отрепьеве”. Он один знал полное мирское имя Мисаила—Михаил Трофимович Повадьин, сын боярский и Серпейска. Автор “Сказания” несколькими меткими штрихами рисует характер Мисаила. Когда Отрепьев позвал его в северские украинские города, Мисаил обрадовался, так как был “прост сей в разуме, не утвержден”[46]. Сказанное рассеивает миф, будто интригу мог затеять Мисаил. Чудовский чернец оказался первым простаком, поверившим в Отрепьева и испытавшим на себе его гипнотическое влияние.

Варлаам был человеком совсем иного склада, чем Мисаил. Его искусно составленный “Извет” свидетельствует об изощренном уме. Варлаам Яцкий, по его собственным словам, постригся “в немощи”[47]. Отсюда можно заключить, что он был много старше двадцатилетнего Отрепьева. Несколько помещиков Яцких служили в Коломенском уезде, как и отец Юрия Отрепьева. Вообще члены этой семьи не отличались благонравным поведением. В коломенской десятке, где записан был Богдан Отрепьев, против имени двух Яцких значилась помета: “бегают в разбое”[48].

Обстоятельства пострижения Варлаама Яцкого неизвестны. Во всяком случае, постригся он не в Москве, а в провинции. Как и другие монахи, Варлаам немало исходил дорог, прежде чем осел в столице. Бродячие монахи были повсюду желанными гостями, поскольку от них люди узнавали всякого рода новости, слухи и прочее. Будучи человеком острого ума, Варлаам, по-видимому, первым оценил значение толков о чудесном спасении законного наследника Дмитрия, захвативших страну.

Бродячее духовенство не случайно стало средой, в которой окончательно сформировалась самозванческая интрига. Монахи знали настроения парода и в то же время были вхожи в боярские дома. В своей челобитной Варлаам рассказывает, что познакомился с Мисаилом в доме князя Ивана Ивановича Шуйского. В “Извете” царю Василию Шуйскому Варлаам по понятным причинам назвал лишь имя опального князя Ивана Шуйского. Кем были другие покровители Варлаама? Кто из них инсценировал интригу? Ответить на все эти вопросы невозможно. Ясно, что враждебная Борису знать готова была использовать любые средства, чтобы покончить с выборной земской династией. Чернецы оказались подходящим орудием в ее руках. Борис Годунов был опытным и прозорливым политиком, и его догадки насчет подлинных инициаторов интриги имели под собой достаточно оснований.