Помимо старцев перед собором выступил еще один беглец, вернувшийся из-за рубежа,— Степанко-иконник. Когда-то он жил на посаде в Ярославле, но затем ушел в Литву и завел лавочку в Киеве. Степанко сказал, что Гришка, заходил в его лавку, будучи в чернецком платье, что он был в дьяконах в Печерском монастыре. Обо всем же остальном он знал, как видно, с чужих слов[29].

Власти выступили с разоблачением самозванца как Гришки Отрепьева на основании показаний двух беглых монахов, которые сообразили: уж не Гришка ли этот новоявленный Дмитрий? Так могло быть при полной добросовестности. Но бродяги, неизвестными путями попавшие из-за рубежа в руки властей, не были надежными свидетелями. Если они и знали кремлевского дьякона, то знали плохо, в течение совсем недолгого времени. Монахи не внушали доверия никому, включая правительство, которое, не церемонясь, звало бродяг “ворами”.

Важными являются следующие разноречья. Написанная от имени патриарха грамота, была разослана по епархиям; архиереи должны были сообщать народу те вести, какие сообщил им Иов, и, без всякого сомнения, русские архиереи не имели тогда источника другого, кроме грамоты патриаршей, ибо переписывали ее слово в слово. Но при этом они говорили не совсем то, что говорил патриарх. Например, в грамоте Исидора, митрополита Новгородского, говориться об Иконнике, что он видел Гришку у Адама Вишневецкого и, слыша, как он назывался Дмитрием; а в окружной грамоте патриарха не говориться, чтобы Стефан (Степанко) его видел у Адама Вишневецкого, а все знакомство его с Гришкою ограничилось встречей в лавке. Откуда же эти разноречия? Сверх того в окружной грамоте, в показании Венедикта, говорится, что Гришка пристал к лютерам, а у Исидора вообще упускается, за то говорится, будто Венедикт видел Гришку в Никольском монастыре расстриженным, чего нет в патриаршей грамоте.

Известия эти слагались и обнародовались в то время, когда необходимо было, чтобы тот, кто называл себя Дмитрием, представлен был народу не безымянным вором, но с каким-нибудь положительным именем; ибо это лицо оставлять неизвестным было опасно. Если он не Дмитрий, то все-таки кто он? – спрашивал бы народ. А коль он неизвестно кто, то почему же он не Дмитрий?[30]

В то время проглядывались многие черты, которые давали право думать, что правительство неуверенно было в том, что утверждало всенародно, - будто самозванец был Гришка. Например, в посольской грамоте, посланной королю Сигизмунду с Постником Огаревым, было сказано, что если б это лицо и было настоящим Дмитрием. То и тогда бы он не имел права на престол Московского государства, как незаконнорожденный сын. Поляки в последствии придирались к этой оговорке и доказывали русским, что Борис сам наверняка не знал, что назвавший себя царевичем был Отрепьев. Подобное неведение проглядывалось и позднее, например, в крестоцеловальной записи на верность Федору Борисовичу, где сказано: “и того вора, что называется Дмитрием, на Московском государстве видеть не хотим”.[31]Об этом воре несколько раз упоминается в этой грамоте, и все безымянно. Не доказывает ли это того, что, признавая называвшего себя Дмитрием вором и обманщиком, неуверенны были, точно ли это Гришка Отрепьев? Само то обстоятельство, что войско, до сих пор воевавшее за Годуновых, не хотело более воевать за них с той минуты, когда того, с кем они боролись, правительство не назвало именем Гришки, показывает, как слабы казались русскому уму доказательства, что царевич Дмитрий и Григорий Отрепьев одно лицо.

Пущенная однако мысль, что Лжедмитрий I есть Отрепьев, служила предлогом для врагов Дмитрия во время его царствования.

Известны имена казненных обличителей Лжедмитрий I.

Дворянин Петр Тургенев обличал царя Дмитрия, что он не истинный сын Ивана Грозного, но говорилось ли при этом, что он Гришка Отрепьев, неизвестно. Ему отрубили голову. Об этом свидетельствует Никоновская летопись и говорит Авраамий Палицин.[32]Двойное свидетельство заслуживает веры.

Вместе с Тургеневым был казнен, по свидетельству Авраамия, Федор калачник, который назвал Дмитрия посланником сатаны; но называл ли он его Отрепьевым – неизвестно.

Очень важным было дело Василия Шуйского. Все почти исторические источники согласны в том, что Шуйских судили, приговорили Василия к смерти, вывели на место казни, но царь заменил ему казнь ссылкой, наравне с его братьями, а через некоторое время принял его и его родню снова в милость. В повествовании, вошедшем в Никоновский сборник, говориться, что Шуйские, видя на православную веру гонения, начали помышлять, чтоб православная вера до конца не разорилась, а Дмитрий для суда над Шуйским созвал собор не только из бояр, но и из простых людей, и никто на этом соборе не был на стороне Шуйских. В варианте, изданным Оболенским, прибавляется, что все на соборе были уверены, что царь – Григорий Отрепьев, да сказать не смели.[33]

Надобно обратить внимание, что суд над Шуйскими был совершен боярами и выборными из всех сословий, следовательно, Лжедмитрий I сильно рисковал тогда, предавая собственное дело на обсуждение нации. Значит, он был твердо уверен, что невозможно доказать, что он есть Григорий Отрепьев. По свидетельству наших и иностранных историков, тогда никто не оправдал Шуйского, никто не изъявил подозрений, что царь не Дмитрий, а Гришка. Если б были явные улики, – явились бы и свидетельства, и царь не усидел бы на престоле. Этот суд собора фактически признанием всей страны. Дело его было обсуждено и решено в его пользу. Он был в руках врагов своих как нельзя больше, у них была возможность обличить его, если б могли, а если не стали, значит, у них не было доказательств. Кого и чего могли бояться члены собора? Польского отряда? Всего в городе было несколько польских рот, не могли же они защитить его от целой нации. Положим: прежде из-за ненависти к Борису и его фамилии многие закрывали глаза на действия самозванца, но теперь Годуновых уже не было. Что же могло привлекать к Гришке?

Сообразив эти обстоятельства, нельзя не признать, что в то время не было доказательств, что царь был Гришка. Даже в минуты его убийства, заговорщики, взяв его, начали допрашивать: “говори, кто ты таков? Кто твой отец?”[34] Не показывает и этот вопрос, что заговорщики не знали совершенно, что он Отрепьев, иначе, зачем спрашивать его?

Похождения в Литве. “Извет” Варлаама.

Новому царю Василию Шуйскому нужны были мате­риалы, неопровержимо доказывавшие самозванство свергнутого “Дмитрия”, так как до сих пор многие верили в подлинность его.

В этот момент в Москве по­явился чернец Варлаам, подавший царю Василию “Извет” с обличением зловредного еретика Гришки. Продолжительное время историки считали сочинение Варлаама литературной мистификацией, предпринятой в угоду власть предержащим. Но под влиянием новых находок эти сомнения в значительной мере рассеялись. Прежде всего, в старинных описях архива Посольского приказа обнаружилось прямое указание на подлинное следствие по делу Варлаама: “Роспрос 113 году старца Варлаама Яцкого про Гришку ростригу, как он пошел с ним с Москвы и как был в Литве”[35]. Очевидно, Варлаам Яцкий именно в ходе “роспроса” или следствия и подал властям знамени­тую челобитную, которая получила не вполне точное наименование - “Извет”.