Устанавливается третья форма рабства — денежное рабство, состоящее в том, что «сильный говорит слабому: я с каждым из вас отдельно могу сделать все, что хочу: могу прямо ружьем убить каждого, могу убить тем, что отниму землю, которою вы кормитесь, могу за денежные знаки, которые вы должны мне доставить, купить весь тот хлеб, которым вы кормитесь, и продать его чужим людям и всякую минуту уморить вас всех голодом, могу отобрать все, что у вас есть: и скот, и жилища, и одежды, но мне неудобно это и неприятно, и потому я вам всем предоставляю распоряжаться вашей работой и вашими произведениями труда, как вы хотите; только подавайте мне столько-то денежных знаков, требование которых я распределяю или по головам, или по земле, на которой вы сидите, или по количеству пищи, или питья вашего, или ваших одежд, или построек. Подавайте мне эти знаки, а между собой распоряжайтесь как хотите, но знайте, что я не буду защищать и отстаивать ни вдов, ни сирот, ни больных, ни старых, ни погорелых; я буду защищать только правильность обращения этих денежных знаков. Прав будет предо мной и будет отстаиваться мною только тот, кто правильно подает мне, сообразно требованию, установленное количество денежных знаков. А как они приобретены — мне все равно» .

Организация третьего способа порабощения гораздо сложнее, чем второго. И поэтому при третьем способе поработителям приходится делиться еще с большим количеством людей, чем при втором способе. Но и выгод от него для «насильника» значительно больше. Они заключаются в следующем: во-первых, в том, что «посредством этого способа может быть отобрано большее количество труда и более удобным способом», во-вторых, в том, что «при этом способе насилие распространяется на всех ускользавших прежде безземельных людей». Этот третий способ порабощения людей тоже очень старый и входит в употребление вместе с двумя первыми, не исключая их совершенно.

Все эти три способа порабощения людей, считает Толстой, никогда не переставали существовать. Для демонстрации картины насилия одних людей над другими он прибегает к образному описанию действительности: «Все три способа можно сравнить с винтами, прижимающими ту доску, которая наложена на рабочих и давит их. Коренной, основной средний винт, без которого не могут держаться и другие винты, тот, который завинчивается первый и никогда не отпускается, — это винт личного рабства, порабощения одних людей другими посредством угрозы убийства мечом; второй винт, завинчивающийся уже после первого, — порабощение людей отнятием земли и запасов пищи — отнятие, поддерживаемое личной угрозой убийства; и третий винт — это порабощение людей посредством требования денежных знаков, которых у них нет, поддерживаемое тоже угрозой убийства. Все три винта завинчены, и когда туже натягивается один, тогда только слабнут другие».

Для полного порабощения людей, по мысли Толстого, государством устанавливается карательная юстиция, которая использует все три винта, все три способа порабощения, и «в нашем обществе всегда употребляются все три способа порабощения, всегда завинчены все три винта». Первый способ порабощения людей личным насилием, утверждает Толстой, никогда не уничтожался и не уничтожится до тех пор, пока будет какое бы то ни было порабощение одних людей другими, потому что на нем зиждется всякое порабощение. Рабство личное не только не уничтожено, считает Толстой, но «в наших цивилизованных обществах» еще и усилилось с введением общей воинской повинности. Второй способ порабощения отнятием у людей земли существовал и продолжает существовать. «Винт этого порабощения людей, — пишет Толстой, — ослабляется или притягивается по мере того, как туго натянуты другие винты; так, в России, когда порабощение личное было распространено на большинство рабочих, поземельное порабощение было излишне, но винт личного рабства в России ослаблен был только тогда, когда подтянуты были винты поземельного и податного порабощения». Третий способ порабощения точно так же продолжает существовать, и с распространением в разных государствах денежных знаков и усилением государственной власти этот способ получил особенную силу. Эта форма властвования поработила народ до такой степени, что «0,9 русского рабочего народа работают у помещиков и фабрикантов только потому, что их принуждает к тому требование податей государственных и поземельных».

Порабощение государством людей с его тремя основными приемами, утверждает Толстой, существует точно такое же, как и прежде: «Мы только не видим его потому, что каждая из трех форм рабства получила новое оправдание, заслоняющее от нас его значение. Личное насилие вооруженных против безоружных получило оправдание защиты отечества от воображаемых врагов его; в сущности же оно имеет одно старое значение: подчинение покоренных насилующим. Насилие отобрания земли у трудящихся над нею получило оправдание награды за услуги для мнимого общего блага и утверждается правом наследства; в сущности оно то же обезземеление и порабощение людей, которое произведено было войском (властью). Последнее же, денежное — податное насилие — самое сильное и главное в настоящее время, получило самое удивительное оправдание: лишение людей их имущества, свободы, всего их блага делается во имя свободы, общего блага. В сущности же оно не что иное, как то же рабство, только безличное».

Где будет насилие, возведенное государством в закон карательной юстиции, считает Толстой, там будет и порабощение. Толстой не согласен со взглядами тех, которые утверждают, что можно в рамках государства справедливо и демократично перераспределить имеющиеся богатства. «Чтобы остановить утекание богатств из рук рабочих в руки нерабочих, — пишет Толстой, — нужно найти . ту дыру, через которую происходит это утекание. Дыра эта есть насилие вооруженного над безоружным, насилие войска, посредством которого отбираются и самые люди от труда, и земля от людей, и произведения труда людей». Пока будет, утверждает Толстой, хотя бы один вооруженный человек, признающий за собой право убить какого бы то ни было другого человека, до тех пор будет неправильное распределение богатств и рабство.

В государственных масштабах главным средством карательной юстиции, с помощью которого власть осуществляет насилие, является армия, войско. Толстой говорит, что возможность совершать над людьми телесное насилие прежде всего дает организация вооруженных людей, подчиняющихся единой воле, именуемая войском. «Войско всегда стояло и теперь стоит в основе, власти. Власть всегда находится в руках тех, кто повелевает войском, и всегда все властители — от римских кесарей до русских и немецких императоров — озабочены более всего войском, заискивают только в войске, зная, что если войско с ними, то власть в их руках». Государственное насилие, утверждает Толстой, зиждется только на вооруженных людях, «которые своими руками бьют, вяжут, запирают, убивают». Ведь если бы не было этих вооруженных людей, готовых по приказу совершать самые бесчеловечные поступки, то, рассуждает Толстой, «ни один из тех людей, которые подписывают приговоры казней, вечных заключений, каторг, никогда не решился бы сам повесить, запереть, замучить одну тысячную часть тех, которых он теперь спокойно, сидя в кабинете, распоряжается вешать и всячески мучить только потому, что он этого не видит, а делает это не он, а где-то вдалеке покорные исполнители». Не будь этих вооруженных людей, не было бы того безумия, уверяет Толстой, когда «земля, окружающая мрущих от безземелья крестьян, есть собственность человека, не работающего на ней». Не было бы и поборов с народа, и казненных за проповедование истины, и многих-многих других варварств. Все это делается только потому, считает Толстой, что все властители несомненно уверены, что у них всегда «под руками покорные люди, готовые привести всякие их требования в исполнение посредством истязаний и убийств».