Когда готовилась к постановке «Баня», Владимир Владимирович одновременно готовил и свою замечательную выставку «20 лет работы». Мы с моим другом Лешей Решетовым несколько раз ходили на нее, рассматривая книги, плакаты, рукописи и многочисленные записки, которые присылали ему слушатели диспутов и выступлений поэта. Однажды мы застали на выставке самого Маяковского и подошли к нему. Узнав, что мы художники, он просил нас высказаться о его рисунках в «Окнах РОСТА». Мы сначала довольно подробно и благожелательно разбирать их, чем он очень заинтересовался, но его вскоре позвали, и он условился встретиться с нами еще раз на выставке. Увы, эта встреча не состоялась, а через месяц с небольшим, однажды, когда мы занимались с Лешей в его комнате, к нам пришел распространитель подписных изданий, который приносил нам книги, и возбужденно рассказал, что несколько часов тому назад застрелился Маяковский.

Мы бросились на улицу, к трамваю, идущему к Лубянке. Вбежали во двор дома, даже пытались подойти к двери квартиры Маяковского, к тому времени почему-то еще открытой, но вскоре нас и многих еще других возбужденных, подавленных и растерянных людей попросили разойтись. Потом пошли дни прощания с телом поэта, скорбные очереди в тесном зале и на обширном дворе особняка на улице Воровского, удивительно умиротворенное и очень доброе лицо Владимира Владимировича, покоящееся на белом изголовье, и, наконец, похороны, строгий черный катафалк и многочисленная толпа людей, провожающая в последний путь великого своего современника.

В конце 20-х и 30-х годах была в Москве интересная, хотя и довольно странная организация. Она снабжала художников материалами, предоставляя им договоры и заказы, устраивала выставки и имела свое издательство. Здесь деньги, заработанные на продаже расшитых платков и шалей, керамических изделий и игрушек, шли на обеспечение нерентабельной работы станковых живописцев. Художники в этой организации были всякие, фактически каждый человек мог принести свои работы.

Это была кооперативная организация «Художник» в системе «Всекохудожника», председателем правления которой был милейший Ювеналий Митрофанович Славинский, видный советский профсоюзный деятель, музыкант по образованию. Он пригласил меня работать секретарем художественного совета. Четыре года полностью были отданы «Всекохудожнику», где я стал не только подготавливать заседания художественного совета, но и был назначен основным консультантом по живописи. За эти четыре года (1932-1936) многие тысячи работ прошли через мои руки, многие художники стали моими друзьями, у сотен я побывал в мастерских, готовя заседания совета и выезжая на консультации.

Заседания художественного совета проходили открыто. Каждый раз зал на Кузнецком, 11, заполняла большая толпа художников. Перед эстрадой расставлялись стулья для членов совета, в котором состояли виднейшие художники и критики. Аккуратно приходили – Грабарь И.Э., Кончаловский П.П., Юон К.Ф., Машков И.И., Крымов Н.П., Иогансон Б.В., Герасимов С.В., Бакушинский А.В., Бескин О.М., Машковцев Н.Г. Председательствовал всегда Славинский Ю.М. Обсуждали картины подробно и внимательно. Все заседания совета стенографировались. Из-за присутствия толпы художников, стоящих сзади и жадно ловивших каждое слово членов совета, выступающие не могли особенно вилять и делать неискренние или несправедливые замечания. В таких случаях толпа начинала гудеть и кто-нибудь из членов совета, улавливая отношение аудитории, возражал выступающему. Но чаще суждения были очень справедливы и обоснованы. Авторов произведений сажали на стул, лицом к членам совета, и им приходилось тяжело. Однако большинство воспринимало обсуждение их работ как своего рода школу, настолько был внушителен, серьезен и популярен состав совета.

Во «Всехудожник» приходило много разных людей, желающих получить работу, среди них были просто любители, самоучки, молодые люди, только еще приобщающиеся к искусству, и никому не известные старички, когда-то выставлявшие свои работы в дореволюционных обществах и салонах.

Однажды – это было весной 1935 года – меня позвали в запасник взглянуть на акварели какого-то неизвестного художника, постоянно живущего в далекой деревне. Прихожу, знакомлюсь с внешне очень незаметным, обычным крестьянского вида человеком средних лет и, уже настроенные скептически, прошу развернуть папку с акварелями. И первые же из них сразу показали, что передо мной не просто профессионал, но и способный, цепко наблюдающий деревенскую жизнь яркий живописец. Это был почти никому не известный Аркадий Александрович Пластов. Я потащил его акварели и его самого в кабинет Славинского, развернул на полу десятка полтора его работ, и Славинский сразу же предложил ему подписать договор на две картины, которые нужно привести осенью на художественный совет. Через несколько дней Пластов с большим рулоном холста и сложенными подрамниками уходил из «Всекохудожника» прямо на вокзал и попросил меня, как он сказал – обладателя счастливой руки, немного понести и холст и подрамники, на удачу. Мы разошлись как друзья с тем, чтобы осенью встретиться на совете.

Картины были действительно очень свежи и неожиданны. Первая изображала конюшню ночью. Вторая – стрижку овец на колхозном дворе, и третья – огромный воз сена, вьезжающий в сарай, вещь хотя и самая большая, очень солнечная. Но менее удачная чем первые две. Но «Стрижка овец» и «Конюшня ночью» поражали жизненностью, живописным темпераментом и мастерством исполнения. Всем стало ясно – в советском искусстве появилась новая и очень большая сила. С этого заседания совета и пошел из года в год, от картины к картине поразительно быстрый и все более яркий творческий рост этого большого художника.

Но сколько бы свежих и сильных картин Пластов ни писал, печать, критики-вульгаризаторы и руководители художественных учреждений, признавая мастерство художника, очень критически оценивали почти все его произведения.

К середине 30-х годов важнейшей проблемой нашей живописи стала проблема картины. О ней говорили и писали всюду – в газетах, журналах, на обсуждении выставок и на дискуссиях. Ее решения требовали буквально от всех – от пейзажистов, портретистов, от тех, кто мог и не мог писать жанровые, исторические и вообще так называемые тематические картины. Писали их молодые художники, часто не имея надлежащей подготовки к ним и мастерства. Но тем не менее создавались все новые и новые картины, и среди молодежи выделялась некоторая часть живописцев, более успешно решавшая, с точки зрения многих критиков, эту проблему. Это были Бубнов А., Одинцов В., Нисский Г., Чуйков С., Антонов Ф., Ромадин Н., Гапоненко Т., Дорохов К., Яновская О., Шегаль Г., Шурпин Ф. Редактор двух журналов «Искусство» и «Творчество» Бескин О. Настойчиво поддерживал эту молодежь популяризировал ее. Хотя я более сочувствовал другим молодым художникам, сторонникам лирическо-романтического направления, все же много писал и о возможности создания в нашем искусстве новой реалистической картины большого стиля. Определенным достижением в этом отношении казались нам широко отмеченные печатью и поощряемые руководством разных художественных организаций картины «Белые в городе» и «Октябрины» Бубнова А., «Первые стихи» Одинцова В., «К матерям обедать» Гапоненко Т., «Материнство» и «В гостях у колхохника» Шурпина Ф., «На границе» Чуйкова С., «Маневры» Нисского Г., «Доярка» Антонова Ф., «Выборы» Колмаковой О., «С песней в поход» Прагера В.