Следует обратить внимание на темпоральную определенность ответственности.

Понимание заданности экзистенции раскрывается в актуальной возможности его осуществления. Разделяя одну природу с заданностью, такая возможность не может быть опережающей возможностью уже осуществленной заданности, но – в качестве таковой, возможность тяготеет к будущему центру свой собственной реализации. Тем самым определяется и экзистенциальное единство: собрать единство собственной экзистенции возможно только в предстоящем вневременном смысле. Как отмечает Бахтин: «Мое единство для меня самого – вечно предстоящее единство, оно и дано, и не дано мне, оно непрестанно завоевывается мною и на острие моей активности…»/ « Только тогда, когда я не ограждаю себя от заданного смысла, я напряженно владею собою в абсолютном будущем, держу себя в своей заданности, управляюсь действительно собой из бесконечной дали абсолютного будущего».[146] Таким образом, только в ответственном служении заданному вневременному смыслу можно не растерять себя в открытой временности переживаний, которая предполагает раскол на бесчисленное количестве «я–событий», хотя другой, возможно, усмотрел бы в подобном служении не более, чем стойкую моральную позицию.

Таким образом, позиция ответственного поступка предполагает двойственное раскрытие.

Во–первых, поступок задает «исток» производства себя, так как поступок как начальное событие дает попросту быть экзистенции[147], собственной неопределенной заданностью (= ориентация поступка на «абсолютное будущее») предполагая риск определяющей чертой экзистирования. Во–вторых, поступком предполагается бесконечное развертывание (= поэзис) мира[148], как сказал Валери: «безостановочная пульсация событий на выщербленной поверхности мира».

Так, поступок ex origene (по сути – бесконечный в собственной потенции) как неустранимый шов истории (= место события в структуре бытия) постулируется Бахтиным как медиум всегда присутствующего несовпадения человека с самим собой. Если угодно, как проводник нереализованного избытка человечности, в котором выводится нужда в будущем и необходимое место для этого будущего[149]. Но – одновременно, говоря хайдеггеровским языком, поступок открывает модус действия « решений судьбы»: возможность быть тому или иному сущему, что и позволяет сказать о сущей исторической действительности.

Еще одним швом истории Бахтин постулирует язык, открывая его с точки зрения языковой практики как непрерывно «расширяющееся тело общения». Если ретроактивный футуризм пытается восстановить тотальное раскрытие сущего в незавершаемой множественности возможностей, то, очевидно, что проект диалогического рассмотрения языка, предпринятый Бахтиным, будет попыткой производства тотального дискурса, охватывающего абсолютно все языковые возможности. То есть, по сути, бахтинский диалогический проект языка это попытка редистрибутировать человеческий язык до абсолютного языка Бога. Но – удержание в плане человеческого указывает на поиск условий возможности для непрерывной инновации в поле языка как условия выявления всех его бесконечных возможностей (= диалог).

Обосновывая диалогический подход к языку, Бахтин в работах «Проблемы поэтики Достоевского» и «Проблема речевых жанров» проводит эпистемологическое разграничение металингвистических и лингвистических явлений. Так, в работе «Проблема речевых жанров» Бахтин указывает на существование четкого различения высказывания как единицы речевого общения и предложения как единицы системы языка[150]. В работе «Проблемы поэтики Достоевского» Бахтин показывает, что металингвистика выходит за пределы традиционной лингвистики по своей предметной области изучения – таким образом, необходимо не допускать смешения лингвистических и металингвистических пластов языка. Согласно Бахтину, следует учитывать «принцип взаимодополнительности»: металингвистика и лингвистика одинаково изучают слово, но с различных точек зрения, дополняя друг друга[151].

«Принцип взаимодополнительности» лингвистики и металингвистики раскрывает себя из представленной Бахтиным эскиза речевой коммуникации.

Каждый акт общения как производство взаимопонимания общающихся субъектов предполагает условием собственной возможности целостную «систему языка», так, по словам Бахтина, «за каждым текстом стоит система языка.… Но одновременно каждый текст (как высказывание) является чем – то индивидуальным, единственным и неповторимым».[152] С одной стороны, высказывание определяется из своей пространственно–временной уникальности, тем самым, раскрывая себя как всегда неповторимое и индивидуальное, с другой – высказывание предполагает язык как универсальную знаковую систему, обуславливающий взаимопонимание общающихся[153]. Система языка в эпистемологическом плане раскрывается Бахтиным как нейтральное средство, которое возможно использовать для передачи различных смысловых позиций: одни и те же составляющие языка составляют условие возможности для противоположных смысловых позиций: «1) Язык нейтрален к диаметральному расхождению точек зрения, 2) что противоположность определяется отношением высказываний (а не языка) к объективной действительности»[154]. Высказывания как единицы речевого общения способны выразить смысловые позиции субъектов (= идеологические позиции), а значит и вступить в диалогическое отношение, обеспечивающее условия для демонтажа идеологий.

Но возможно указать на преодоление предпринятого эпистемологического разграничения языка как потенциальной системы и актуального речевого общения изнутри самого проекта Бахтина.

В работе «Слово в романе» Бахтин говорит о языке, данном индивидуальному сознанию, как о «действительном разноречии», то есть как о конкретном пространственно–временном явлении[155]. Представляя язык как динамически развивающуюся систему через оппозиции разных идеологических форм, Бахтин показывает, что язык как исторически–актуальное явление всегда перпендикулярен «общему единому языку» как регулятивной языковой системе, который задается как общий смысловой потенциал: «Общий единый язык – это система языковых норм. Но эти нормы – не абстрактное долженствование, а творящие силы языковой жизни»[156].

Ход Бахтина, направленный на показ возможностей языковой инновации в индивидуальном, которая обеспечивает непрерывное расширение языкового тела, предполагает раскрытие языка как пред-стоящей системы-ресурса, актуализирующегося в конкретных контекстах[157]. Тем самым задается амбивалентная позиция: речевое общение как совокупность конкретных событийных высказываний концептуализируется Бахтиным как обусловленное «языковой системой правил и конвенций», а система языка представляет совокупность пространственно–временных языковых реализаций: «В плане онтологии, язык как двуликий Янус, смотрит в две стороны: в каждый момент своего существования он включает в себя и объективное единство общепонятной системы языка, и характер единственности высказываний. В этом …заключается основное положение двуединой онтологии языка, лежащей в основе диалогической философии языка Бахтина»[158].